И - дошагался.

* * *

В неурочный час двери тогда заскрежетали. За ними в свете двух фонарей офицер и аж трое солдат с примкнутыми штыками.

– Следуйте за мной.

– Позвольте сначала в порядок себя привести.

– Если угодно.

Сумку с кое-какими принадлежностями у меня не отбирали. Я почистил щеткой мундир, вытер тряпицей ботфорты, пригладил волосы. Руки, признаться, у меня подрагивали, потому что я решил тогда, что ведут меня прямиком на казнь. Зачитают приговор, неизвестно кем и за что сочиненный, и - либо петля на шею, либо - залп в грудь. И мечтать в казематах наших, ни в каких бумагах не обозначенных, об одном лишь можно: чтоб - залп в грудь.

– Я готов.

Долго вели. Сначала - по лестницам, потом - по сводчатым коридорам, а затем и по светлому, с до блеска навощенным паркетом, ступив на который я наконец-то сообразил, что казнить меня, кажется, пока не собираются.

Остановились у дубовой двустворчатой двери. Солдаты по обе ее стороны замерли, а офицер дубовые створки настежь распахнул. Как перед генералом.

– Прошу.

И я шагнул в просторный светлый кабинет. Прямо напротив двери оказался огромный начальственный стол, за которым сидел тот самый полковник в голубом мундире. Любитель рожечной музыки. А по краям еще двое каких-то мундирных субъектов, на которых я тогда и внимания не обратил. Звякнул шпорами:

– Поручик Олексин! Честь имею явиться!

– Садитесь, Олексин, - буднично пригласил полковник.

Я прошагал к стулу, стоявшему напротив начальственного стола, и сел.

– Похудели, однако, - вздохнул полковник, поизучав меня довольно продолжительно.

– Исключительно вследствие ежеутреннего бритья, господин полковник.

– Молодцом, молодцом. Льщу себя надеждой, что и ответы ваши будут столь же бодры. Начнем с простого. Когда вы честь имели с коллежским секретарем Александром Пушкиным познакомиться?

"Пушкин!..
– звоном колокольным в голове прозвучало.
– Значит, и его хотят в урсуловский тот побег... Ну уж нет..."

Это во мгновение все пролетело. С такой быстротой, что никто и заминки никакой не приметил.

– С каким коллежским секретарем?

– С Пушкиным, разумеется. С известным ныне поэтом.

– Ах, с Александром Сергеевичем!
– улыбаюсь как бы с облегчением.
– Так со дня рождения своего.

Нахмурился полковник:

– Как понимать вас прикажете?

– Так ведь земляки мы с Александром Сергеевичем, господин полковник.

Отвечаю, что называется, глазом синим не моргнув. А сердце колотится - аж ребра стучат. "Злить, - думаю, - злить его надо, чтоб он от злости все вопросы про Бессарабию позабыл..." И потому улыбаюсь с некоторой нагловатостью даже.

– От младых ногтей, следовательно?

– В зыбке одной качались!

Потемнел полковник. Потом - покраснел. Но заметил скучно (умел собою владеть, подлец):

– Позвольте напомнить, что вы на допросе, сударь. Но отнюдь не в дамском салоне.

– Безусловно, господин полковник. В дамском салоне я подобной искренности себе никогда бы не позволил.

– Дерзости, вы хотели сказать?

– А касательно дерзости, так она там к месту. Офицер без дерзости что дама без шарма.

Наступило молчание: видно, голубой полковник в руки старался себя взять. А у меня сердце вдруг колотиться перестало. И не колокольный звон тревожный, а полковая труба во мне пропела. Кураж я свой поймал.

Заседатели так заседателями и сидят, как и положено при истуканьей их должности. А полковник, порывшись в бумагах, извлекает пушкинскую рукопись и показывает ее мне через стол.

– Узнаете?

– На таком расстоянии я только стрелять умею. А читать - прощения прошу.

– Так извольте встать и посмотреть!

"Ага, - думаю, - разозлился. Так разозлился, что и про Бессарабию забыл..."

Встал, вид сделал, что изо всех сил всматриваюсь. Не только наклонился прищурился даже.

– Вроде стихи.

– Чьи стихи?

– Не имею понятия. Не подписано, чьи.

– Руку не узнаете?

Что тогда во мне взыграть могло, кроме куража? А посему заулыбался я радостно да и пошел ва-банк:

– Неужто ваши, господин полковник?!

Взревел он, наконец:

– Пушкина!.. Пушкина стихи возмутительные! К противудержавному восстанию зовущие! Откуда? Откуда они у вас? Признавайтесь, он подарил? Он?.. Вы же в зыбке одной качались!

– В зыбке иными чернилами писать принято. Вот теми стихами мы с ним обменивались щедро, не скрою.

– Остроумно, - сдержался полковник, хотя и вновь в краску его ударило. Только откуда они у вас в виде, так сказать, первозданном, хотя и без подписи? Откуда, Олексин? Подумайте о себе сейчас. Вам каторга грозит, если не Петропавловская крепость навечно. Так что хватит шутить. Отшутились.