– Все просто. В егеря отбирают наиболее сообразительных солдат. В гвардию - тем паче. А Псковской полк - обычный гарнизонно-затрапезный. Почему с солдатами приходится заниматься и вне строя, ничего не поделаешь. Армия снятое молочко: сливки всегда в гвардию уплывают.

– И вы просвещали их, так сказать, в полном объеме?

– Спросите конкретно.

– Конкретно?
– усмехнулся подполковник.
– Конкретно - вопрос о воле. Вы вели с солдатами беседы на эту тему?

– О воле как императиве души человеческой? Разумеется. Я их к сражениям готовил, а в сражениях тот побеждает, у кого воли на весь бой хватает. Да еще с запасом.

Вздохнул мой следователь.

– Вы наделены поразительной способностью не отвечать на то, о чем вас спрашивают.

– Вы спросили о воле. Я и ответил о воле.

– В России под волей не философскую детерминанту разумеют, а свободу от крепостной зависимости, Олексин. И вам сие прекрасно известно.

Моя очередь усмехаться пришла:

– Так вы свободой заинтересовались, подполковник?

– Это вы ею заинтересовались, Олексин, вы. И чуть не ежедень втолковывали солдатам своей роты, что они - свободные люди. Это-то вы признаете?

Вспомнил я свои беседы с батюшкой о доле простого пехотинца. О том, сколь сиротливо чувствует он себя, лишенный возможности хоть о ком-то или о чем-то заботиться. Хотел было подполковнику с рыжеватыми бачками об этом поведать, но - передумал. Щечки у него слишком румяными мне показались.

Об ином напомнил:

– После государевой двадцатилетней службы солдаты освобождаются от крепостной зависимости согласно закону. А в случае боевой инвалидности - вне срока службы. Вам, надеюсь, это известно?

– Мне - да, но солдатам знать о сем не положено, поручик. Не положено, потому как законов они не знают и знать не должны.

– Почему же - не должны?
– Я искренне удивился, поскольку никак не мог понять, куда он гнет.
– Каждый подданный Российской империи обязан знать ее основные законы.

– Они - помещика подданные, а не Российской империи!

– Вот это уже прелюбопытнейшая новость, - говорю.
– Стало быть, наши солдаты за любимого помещика на смерть идут, а не за Бога, Царя и Отечество?

Помолчал подполковник, беседу нашу припоминая. И вздохнул, сообразив, что ляпнул нечто несусветное. И даже улыбнулся как-то... искательно, что ли.

– Я образно выразился, Олексин, образно. Неудачный образ, признаю. Но признайте и вы, что превысили свои офицерские обязанности, и превысили недопустимо. В чем недопустимость превышения сего? В том, что...

Занудил, и я слышать его перестал. Я лихорадочно соображал, куда подевались два вопроса, которые мне задал сам Бенкендорф: передавал ли мне Александр Пушкин полный список "Андрея Шенье" на хранение и кто написал поверх этого списка слова "На 14 декабря". Об этом мой следователь ни единым словом не обмолвился, добиваясь почему-то ответов о моих отношениях с солдатами вне службы. Это было непонятно, и это необходимо было понять.

* * *

– ...подобные беседы не входят в обязанности ротного командира, Олексин.

– А в обязанности приличного человека?

– Вы прежде всего - офицер!

– Я прежде всего - человек чести, подполковник. Не знаю, чему учат остзейских баронов, но потомственных русских дворян учат именно этому.

Разозлился я, признаться, почему и брякнул об остзейских баронах, хотя и не был уверен, что мой дознаватель - из их племени. Но оказалось, попал в точку. Покраснел подполковник, блеснул бледными глазками:

– Вспомним еще, как наши предки на льду Чудского озера друг друга колошматили?

– Ну, положим, - улыбнулся я, - это мои предки ваших колошматили, подполковник.

– Пустопорожний спор, Олексин, - сказал мой визави, сдерживая раздражение.
– Отвечайте мне четко: вы вели с солдатами беседы о том, что они - вольные люди?

– Вольные лучше сражаются. Разве не так?

– Не уходите от ответа!

– Ну вел, вел. Мало того, считал и продолжаю считать эти беседы боевой подготовкой вверенной мне роты. И ничего противуправного в них не усматриваю.

– Так и запишем, - обрадовался он.
– Не возражаете?

– Не возражаю.

Он пером скрипел, а я думал. Думал, куда же "Андрей Шенье"-то подевался? Вместе с Пушкиным?..

– Ознакомьтесь.

И бумагу передо мной положил. Я прочел, пожал плечами.

– Согласны? Тогда внизу прошу написать: "С моих слов записано правильно". И расписаться.

И это было новым. До сей поры мне дознавательных листов не показывали и подписи под ними не требовали. Я написал то, о чем он просил, и поставил свою закорючку.