– Ну и наглость!
– говорю я.
– И Семанский этим занимался?

– А как же. Все этим занимаются, - хитренько улыбается Окаемов.

Я невольно вдруг вспоминаю Виктора Арсентьевича Купрейчика. Он ведь тоже начальник отдела снабжения. Неужели и он занимается подобными комбинациями? Ерунда какая-то.

– А вы не знаете, - спрашиваю я, - чем занимался Семанский после того, как ушел из магазина?

– Больше на глаза не попадался, - пожимает плечами Окаемов и закуривает, щелкая какой-то мудреной зажигалкой, потом снисходительно поясняет: - Нагрузился и ушел на дно. Нервы лечить. Элементарно.

– Как же он нагрузиться сумел, если, по вашим словам, мелочами занимался?

– Уметь надо, - туманно замечает Окаемов.

Больше ему сказать нечего. Ни о каких других делах Семанского он, видимо, сведений не имеет. А дела-то были, иначе чего бы это ему в Москву шастать.

– Выходит, у вас с горизонта исчез, а у нас вынырнул, - усмехаюсь я. Дал, представьте, подвод под квартиру одного покойного академика. И ее обчистили. Довольно квалифицированно. Картины, антиквариат.

– А за что же его, к примеру, ухлопали?
– все тем же снисходительным тоном интересуется Окаемов.
– Располагаете сведениями?

Он присаживается на уголок стола, за которым сидит Давуд, и, изящно отставив в сторону мизинец, покуривает свою длинную сигарету.

– Скорей всего, чего-то не поделили, - отвечаю я.

Окаемов усмехается.

– С грубиянами работать начал. Элементарно.

– Бывали у вас в практике такие случаи?
– интересуюсь я.

– Пожалуй, что нет.

– А вот у меня бывали, - вздыхаю я.
– С вашим, кстати, контингентом.

И вспоминаю одну свою малоприятную командировку в Одессу. Потом спрашиваю:

– А семья у Семанского была?

– С сестрой жил. Большой дом у них здесь. Летом отдыхающих пускают. Никаким заработком не брезговал.

– Да, - киваю я.
– Знакомые из Москвы жили. Сестра одного художника.

– Во-во. Он их мазней интересовался, - подтверждает Окаемов.

– Ну хорошо, - говорю я.
– Теперь перейдем к Ермаковым. Кто из трех у вас на особой заметке?

– Да у всех у них рыльце в пушку, только копни. Это же элементарно, чтоб вы знали, - насмешливо отвечает Окаемов, болтая ногой.

– Но нам требуется только один.

Я рассказываю, при каких обстоятельствах мы вышли на эту фамилию. Давуду все это знакомо, но он и второй раз слушает внимательно, хмуря густые брови, и его бронзовое, костистое лицо становится сосредоточенным и суровым. Окаемов же всем своим видом демонстрирует насмешливую снисходительность. Он как бы говорит: "Ну, что ваши пустяшные дела стоят по сравнению с моими, наиважнейшими делами..." Паршивая и неумная это манера.

Когда я кончаю рассказывать, Окаемов, усмехаясь, замечает:

– Чтоб вы знали, у серьезного дельца ваша клиентура может состоять только на побегушках, на подхвате. Это, знаете, элементарно. Мы такие мелкие связи иной раз даже не фиксируем.

– Вы имеете в виду и этих Ермаковых, всех троих?
– уточняю я, стараясь игнорировать его неприятный тон.

– В том числе и их.

– Выходит, кого из них имел в виду Чума, установить сейчас невозможно?

– Вот именно, - подтверждает Окаемов.

– А характеристику этой троицы вы дать можете?

– Кое-что могу сообщить, пожалуйста.

Окаемов, щелкнув замочком, раскрывает свою красивую папку, пристроив ее на одном колене, и достает скрепленные между собой листки. Затем он кладет папку рядом с собой на стол, по-прежнему сидя боком на уголке, проглядывает бумаги и говорит:

– Так вот. Ермаков первый. Зовут Гелий Станиславович. Директор магазина готового платья. У магазина три филиала - на рынке, у вокзала и на набережной. На рынке - второй Ермаков торгует, Василий Прокофьевич. Они будут, следовательно, двоюродные братья. Это элементарно. Так?

– Возможно.

– Что возможно?
– не поняв, переспрашивает Окаемов.

– Что это элементарно, - поясняю я.

Он не чувствует в моих словах иронии.

– Ну, а третий Ермаков, - продолжает Окаемов, заглядывая в бумаги, это будет Иван Спиридонович, директор плодоовощной базы. Между нами говоря, тоже жулик. Ох, у него возможностей, чтоб вы знали.

– А почему "между нами говоря"?

– Еще не доказано. Но сигналы солидные. Вот такая картина Айвазовского получается. Кругом вода.