– У меня просьба, товарищ комиссар, - с трудом вымолвил Сомин, оставьте мне морскую форму. Где бы я ни был... Я пойду туда, куда вы меня пошлете, но и там я буду считать себя в нашем дивизионе.

Яновский покачал головой:

– Нельзя. Это все равно, как если бы вы попросили дать вам с собой лоскут от Флага миноносца. Вы - умный парень, Сомин. Мне вам нечего объяснять. Подумайте обо всем сами. О вашем поступке по отношению к нашей части и о том, как вы обошлись с вашей знакомой девушкой. Идите, доложите лейтенанту Земскову, что вы прибыли, а там поглядим.

Сомин уже выходил из комнаты, когда комиссар снова остановил его:

– И не делайте глупостей! Вы их натворили достаточно. Теперь умейте держать ответ, как положено моряку. Наше главное дело - воевать, гнать немцев от Москвы!

Может быть, Сомину показалось, что в глубине глаз Яновского заиграла чуть заметная улыбка? Может быть, показалось, что его назвали моряком? Неужели комиссар сумел прочесть мысль, мелькнувшую в уме Сомина: "Выйти сейчас из избы и... Ничего нет. Ни Маринки, ни части. А отец и мать? Им сообщат, что он - преступник, отдан под суд. Не лучше ли сразу, пока наган еще при нем?"

Какой нелепой кажется сейчас эта мысль! Гнать немцев - вот что главное! Все остальное - второстепенно. Гнать от Москвы фашистов!

– Разрешите идти на орудие, товарищ комиссар?

– Идите.

Яновский тут же сообщил Арсеньеву о том, что он отменил его распоряжение и отправил Сомина на орудие. Казалось, с таким трудом налаженные отношения между командиром и комиссаром будут безвозвратно испорчены. На мгновение Яновский усомнился в том, стоило ли из-за одного сержанта рисковать единством в командовании части, да еще накануне серьезных боев. "Нет, мы с Арсеньевым все равно будем заодно, потому что цель у нас одна, - решил Яновский, - но никогда, ни в каком вопросе я не буду действовать вопреки своей совести. Сомин в армии - без году неделя. Он уже успел научиться многому. Он - не трус, не подхалим, не трепещет за свою шкуру. Это - честный человек, который дорожит службой в морской гвардии. Мы, бесспорно, воспитаем из него командира. Надо лепить человеческий характер, строить его, как дом, кирпич к кирпичу, а выбросить - проще всего".

Арсеньев стоял, опершись сжатыми кулаками о стол. Челюсти его напряглись, глаза посветлели от гнева.

– Может быть, ты возьмешься командовать дивизионом?
– спросил он.
– А мне оставь пятерых с лидера и мой флаг.

"Самого тебя еще надо воспитывать, тебя - героя, боевого флотского командира, - думал Яновский, глядя на него.
– Что же говорить о мальчишке? Кто сразу родился готовеньким, отшлифованным, отполированным?"

– Нет, дорогой друг, - произнес он вслух, - литейного цеха мало. А токари, фрезеровщики, шлифовщики для чего?

Он сдержал негодование, которое нарастало в нем против Арсеньева.

– Слушай, Сергей Петрович, нас обоих послала на сухопутный фронт партия, послало наше правительство, наше командование, так что нервам своим воли не давай. Не к лицу это тебе. А таких, как Сомин, у нас полдивизиона. И все-таки будет у нас отличная боевая часть под твоим командованием.

– Ты отменил мой приказ, - тихо сказал Арсеньев, закусывая изо всех сил незажженную папиросу.

Яновский щелкнул зажигалкой:

– Прикуривай! Плохо ты помнишь свои приказы. Ты сказал: "Приведут отправить в трибунал". Так? А его никто не приводил. Сам бежал за дивизионом изо всех сил. К передовой бежал, аж чуть сердце не лопнуло. Хуже смерти для него мысль, что выгонят из части. Разве можно отдавать таких людей?

В дверях показался офицер связи. Он принес пакет. Арсеньев рванул его по диагонали, прочел и сказал:

– В шесть утра - играем! Три дивизионных залпа. Вот сюда!
– Он указал точку на карте, и оба они склонились над ней. Теперь обоими владела только одна мысль: гнать немцев от Москвы! Все остальное казалось мелким и не заслуживающим внимания.

6. ДИВИЗИОН ИДЕТ НА ЮГ

Наутро началось наступление. В грохоте артиллерийской подготовки потонуло все личное, что было у каждого. Конечно, Сомин не забыл о свой беде, но среди тех дел, которые происходили сейчас у него на глазах, некогда было тосковать, мучиться и вспоминать.

Враги уходили на запад, а вместе с ними как будто отходил и мороз. Стало теплее. Небо посветлело, поголубело. В нем чуть заметно угадывался приближающийся перелом в сторону весны.

Теперь стреляли ежедневно. Дивизион давал залп и быстро менял позицию. Орудийная стрельба слышалась непрерывно, и время от времени к ней присоединялись густые раскаты реактивных установок. Где-то впереди пехотинцы - рослые сибиряки в белых полушубках - вместе с танками опрокидывали заслоны врага и гнали его от Москвы. Но в морском дивизионе никто по-прежнему не видел ни одного вооруженного немца. Их видели только пленными и мертвыми. Замерзшие трупы валялись по обочинам дорог.

После очередного огневого налета дивизион приводил в порядок материальную часть. Автоматические орудия, батареи ПВО - ПТО тоже чистили, хотя стрелять из них сегодня не пришлось. Самолеты противника появлялись теперь редко.

– Скоро - войне конец, - сказал медлительный Писарчук, накладывая густое масло на щетку банника.

Сомин с удивлением обернулся на это замечание и увидел улыбку Белкина, который в это время протирал замшей коллиматоры орудия. Дубовой радостно закивал своей большой костистой головой: