– Из-за вас!
– он кивнул в сторону Рощина.

Девушка начала разматывать пропитанные кровью бинты Земскова. Ее прикосновения были легкими и осторожными. Земсков почти не чувствовал боли, но она при каждом обороте бинта шептала:

– Терпи, мой хороший, ну еще минуточку...

Ее волосы касались то лица, то руки, то плеч Земскова. Он, может быть, сказал бы Людмиле что-нибудь хорошее, когда она закончила перевязку, но снова заработали гвардейские батареи - все три сразу. Огонь танков усилился. Разрывы их снарядов по ту сторону холма слились в сплошной грохот. Земсков успел только сказать:

– Спасибо!
– и быстро пошел по склону холма, заросшего чертополохом.

– А мне-то что делать?
– крикнул ему вдогонку Рощин.

Земсков обернулся:

– Иди на любую батарею, подавай снаряды.

– И то дело. Все лучше, чем здесь, - вздохнул Рощин. Он подобрал свою кобуру и вразвалку пошел за Земсковым. Людмила проворчала ему вслед:

– Юбочник! Моряк называется...

На командном пункте Земсков увидел незнакомого генерала с артиллерийскими эмблемами.

– Отходите за водный рубеж, - говорил генерал Арсеньеву.
– Мы не можем рисковать вашим дивизионом.

– Но у меня еще есть снаряды, - возражал Арсеньев.
– Морская честь не позволяет сейчас уйти.

Стоявшая под холмом батарея ударила прямой наводкой, и все увидели, как загорелось еще несколько танков.

– Делайте, как хотите!
– согласился генерал.
– Вы, видно, остановите самого черта.

Арсеньев проводил генерала до машины и снова вернулся на свой командный пункт. Стемнело. Теперь вести огонь всем дивизионом было нецелесообразно. Батареи действовали самостоятельно. Из темной степи подползали невидимые танки. Они обнаруживали себя только вспышками орудийных выстрелов. Можно было продержаться и дольше на этом рубеже, но Арсеньев опасался, что дивизион в темноте обойдут с фланга. Батареи по очереди начали отходить к Ростову. Они отступали после каждого залпа, пока не оказались в центре города.

В путанице переулков боевая машина Шацкого отстала от батареи. Ростов горел. Фасад оперного театра с его колоннами и фронтоном, розовевшим в отблесках пламени, казался какой-то странной декорацией среди нагромождения щебня и вывороченных фонарных столбов.

Шацкий велел водителю въехать задними колесами на высокую бровку тротуара. "Будем пока воевать сами", - решил он.

Темная площадь лежала перед ним. Сюда сходились пучком несколько улиц. Вскоре у выхода одной из них показался танк. Он остановился, осторожно поводя башней с длинным стволом, как зверь, который осматривается, выйдя на лесную поляну. Дрожащий блик из окна догоравшего дома освещал его приземистый бок.

– Полундра!
– заревел Шацкий.
– Все от машины!
– И он рванул рукоятку на три контакта. Три огненные полосы прочертили площадь. От разрывов вздрогнули каркасы домов. Крупный осколок высадил лобовое стекло машины.

– Вот зараза! Так своими осколками побьет, - проворчал Шацкий, вытирая лицо внутренней стороной бескозырки. Однако он продолжал вести огонь прямой наводкой, расстреливая в лоб каждый танк, выходящий на площадь.

Израсходовав все снаряды, Шацкий приказал бойцам залечь с противотанковыми гранатами вокруг машины, а сам отправился искать свою батарею. На соседних улицах шел бой. То тут, то там грохотали гвардейские реактивные установки. У одной из них Шацкий увидел своего комбата.

– Расстрелял все снаряды. Машина и люди в порядке, - коротко доложил матрос.

– Добирайся сюда. Боезапас кончается, - ответил, не оборачиваясь, Николаев.
– Скоро двинемся к Дону.

Когда во всем дивизионе не осталось ни одного снаряда, Арсеньев повел свои машины к переправе.

4. ПЕРЕПРАВА

Высокий берег и все прилегающие улицы были запружены людьми и подводами. Близился рассвет. В побледневшем предутреннем небе плыли легкие, едва различимые облака. На востоке они уже алели. Тысячи людей тревожно всматривались в небо, боясь услышать шум приближающихся самолетов. Но пока слышен был только разноголосый гул толпы и рокот множества перегретых моторов тягачей и автомобилей, которые стояли впритык друг к другу, вперемежку с подводами и фургонами.

Когда белесый свет наступающего дня разлился над берегом, вся эта масса людей, лошадей и машин загудела громче. Подобно потокам воды, устремляющимся со склонов гор, в узкую воронку переправы стекались военные части, обозы, госпитали и тысячи жителей Ростова. Из-под темной еще западной стороны неба напирало на город нечто огромное и безжалостное. Толкая друг друга, люди рвались вперед, ничего не видя, кроме свинцовой воды, за которой раскинулся отлогий песчаный берег. Тупая сила сметала беспорядочное человеческое месиво вниз с уклона, как ладонь сметает крошки со стола. Этой силой был страх. Страх превращал роты и батальоны, полки и дивизии, еще недавно действовавшие как слаженный механизм, в скопище отдельных людей, уже не слышащих и не слушающих никаких приказаний. Лязг гусениц тракторов, храпение взмокших, исполосованных кнутами лошадей, надрывный рокот моторов, окрики охрипших командиров, стоны раненых, ругань и плач сливались в адскую какофонию, от которой мог бы обезуметь и смелый человек. Некоторые воинские части еще сохраняли какое-то подобие порядка, но в густые колонны пропыленных пехотинцев то и дело втискивался громадными колесами грузовик из соседней части или машина, переполненная беженцами с пестрыми и грязными узлами. Попав в чужую колонну, машина или повозка уже не могла выбраться оттуда и продолжала медленно ползти вперед, потеряв всякую связь со своей частью. Впрочем, это мало кого занимало. Люди цеплялись за борта машин, срывались под колеса и снова взбирались в кузов, чтобы поскорее попасть на тот берег, а в это время другие соскакивали с машин чуть ли не на голову идущим, потому что им казалось, будто пешком легче выбраться из этой неразберихи.

Так выглядела ростовская переправа в тот момент, когда Арсеньев привел туда свою колонну. Сомин с высоты своего орудия видел вокруг себя множество голов в пилотках, в касках, в фуражках, кепках и в платках. Тысячи лиц, покрытых толстым слоем пыли и копоти, смешанной с машинным маслом, сливались перед его глазами в одно лицо, искаженное усталостью и страхом.

Яновский, стоя на подножке боевой машины, старался обнаружить хоть малейший просвет среди орудийных стволов, колес, ящиков и человеческих тел, в который можно было бы протиснуть первую машину колонны. "Если не распутать этот клубок, - думал он, - здесь будет невиданная мясорубка. Какая, к черту, оборона на том берегу? Здесь думают только о том, чтобы перебраться через реку, а там беги, сколько хватит сил! Где генералы, где люди, которым поручено переправлять войска? Кто занимается гражданским населением? Только бы эта мутная волна паники не захватила дивизион". Он оглянулся. Боевые машины стояли впритык друг к другу, за ними вытянулись по склону полуторки боепитания, санчасть, летучка, штаб и в самом хвосте орудия ПВО - ПТО. Люди пока вели себя спокойно, только поглядывали на небо, уже охваченное восходом. Солнце подымалось из-за Дона. Вода из свинцовой становилась голубой. Таяли на глазах ночные облака, как бы уступая место другим обитателям неба, которые вот-вот должны были появиться.