– А где это случилось, товарищ генерал?

– В Песчанокопской. Ты что-нибудь слышал об этом?

– Слыхал, товарищ генерал! Машину взорвал наш разведчик из группы Земскова, которую я посылал за снарядами в Развильное.

Назаренко даже присвистнул от удивления:

– Ну и моряки!
– Он повернулся к окружавшим их командирам из других частей - комната была полна народу.
– Вы понимаете, товарищи, в чем главная ценность рейда дивизиона моряков? Они доказали нам всем, что при теперешней ситуации можно и нужно действовать на территории, охваченной немецкими танковыми клиньями. Немцы идут вперед, сбивают наши заслоны, жгут станицы, но контролировать всю захваченную территорию до подхода пехоты мотомехчасти не в состоянии!

Арсеньева засыпали вопросами. Один интересовался стрельбой прямой наводкой по танкам, другой спрашивал о связи, третий о движении колонны по территории, захваченной врагом. Все это были боевые командиры-артиллеристы, которым за последний месяц десятки раз приходилось отражать атаки танков. Многие по праву могли гордиться не менее дерзкими операциями, чем та, которую осуществил стоявший перед ними хмурый моряк. Но вряд ли кому-нибудь из них пришлось за одни сутки совершить подобный маневр среди вражеских войск, уничтожив ядро танковой дивизии вместе с ее командованием.

Еще больше расспросов было в самом дивизионе, когда боевые машины пришли в Ладовскую балку. Здесь уже сутки находились дивизионные тылы штабной фургон, походная ремонтная мастерская-летучка, машины вещевого снабжения, продсклад, бензоцистерна, аккумуляторная станция. Для людей, которые обслуживали эти машины, сразу нашлось много работы. В штабе составляли боевые донесения, подсчитывали расход боезапаса, писали наградные листы. Слесаря и механики приводили в порядок машины. Целая очередь выстроилась в каптерку. Шацкий требовал новую шинель, но в небольшом запасе, которым располагал дивизионный баталер, не нашлось шинели, способной вместить широкие плечи кочегара. Пришлось выдать ему бушлат. Сомин потерял свою пилотку на подсолнечном поле во время налета "мессеров". Теперь он уходил со склада в новенькой черной фуражке мичманке, какие носят на флоте старшины.

Всюду, куда ни посмотришь, - клеили, чинили, ремонтировали. Но нельзя было ни склеить, ни починить, ни отремонтировать никого из тех, кто еще вчера стоял рядом, подавал снаряд, просил или сам предлагал закурить, а сегодня уже вычеркнут из списков подразделений и вписан в другую книгу, называемую на штабном языке "Список безвозвратных потерь".

На опушке рощицы в Ладовской балке появился холмик с латунным якорем, выпиленным из снарядной гильзы. Тут похоронили тех, кто умер от ран на обратном пути. Уже немало таких якорей оставили матросы в степи, и все-таки потери дивизиона были невелики по сравнению с потерями других частей.

Тяжелораненых увезли в армейский госпиталь. Тех, кто отделался пустяками, взял в свои руки Юра Горич. Руки его были больше приспособлены для автомата, чем для пинцетов и ланцетов. Перевязывая раненого, он ворчал, забавляя своих пациентов:

– Неосторожно себя ведете. Кто тебя просил ловить задом этот осколок? Если нужен кусок железа, ловил бы в руки!

Матрос, закусив губу, терпеливо ждал, пока Горич извлечет неглубоко засевший в мягком месте осколок.

Глядя на неунывающего военфельдшера, начинали острить и раненые:

– А тебе-то что больше делать? Медицинская твоя душа!

Все хорошо знали, что старший лейтенант медслужбы Горич уже неоднократно подавал рапорт с просьбой перевести его в батарею, хоть заряжающим, и всякий раз он получал за эти рапорты нагоняй от Яновского.

К санитарной машине, около которой натянули большую палатку с красным крестом, подошел инженер-капитан Ропак. На этот раз и ему пришлось побывать в переделке, да еще в какой!

– Как уважаемая печень? Порошочки сейчас дадим, - Юра Горич рылся в аптечном ящике.

– Какая, к черту, печень! Разве не видите, что у меня забинтована голова?

– И в самом деле!
– притворно удивился Горич.
– Вот проклятый Земсков! Мало, что сам лезет, куда не следует, еще людей с собой тащит.

Но Ропак вовсе не был расположен ругать Земскова. Он охотно рассказывал всем о том, как колонна с боезапасом шла навстречу отрезанному дивизиону. Свой первый разговор с Земсковым инженер излагал несколько произвольно, но дальше уже придерживался фактов.

– Эти молодые люди не очень вежливы, - Ропак сделал паузу, подняв волосатый палец с обручальным кольцом, - но у них есть множество превосходных качеств.

– Что вы, Марк Семенович!
– сказала Людмила, которая перебинтовывала ему глубокую ссадину на лысине.
– Я считала, Андрей - очень культурный парень.

– А разве я возражаю? Он - ленинградец! Вы понимаете? Тот, кто знал старых петербуржцев...

– Какой же он старый, Марк Семенович?

– Подождите, девушка. Ленинградца всегда можно отличить по выдержке, вежливости, такту.

Шофер Ваня Гришин ехидно улыбнулся. Он-то слышал, как Земсков разговаривал с инженером.