– Допустим, - медленно сказал я.
– Пусть так, но... но это же все-таки сказка!

– Это не сказка!
– грустно сказал он и улыбнулся.
– Я вижу, вы мне поверили. Спасибо вам, ведь для меня главное, чтоб не смотрели на меня, как на идиота, а вправду поверили мне. А доказательств я могу найти тысячи...

– А вы кому-нибудь, рассказывали про это?
– спросил я.

– Ну а как же!
– воскликнул он.
– Все смеются и крутят пальцем у виска!.. Милый мой Анатолий Иванович, Толя!.. Какое же счастье, что я тебя встретил! Какое счастье!
– Он уже чуть не плакал и смахивал слезу с глаз грязным и драным рукавом своего армяка...
– Ты только верь мне, верь, в то сойду с ума...

– Подождите, - прервал я его, подозвал полового, заказал штоф водки и какой-то закуски. Я чувствовал, ей-богу, чувствовал, что стою перед великой и важной тайной, и решил тут уж не высчитывать каждый грош.
– Вы, наверное, голодны, Павел?

– Да, - сказал он радостно.
– Я тут... у вас уже скоро две недели. Черт знает, как живу...

Половой принес заказ, мы разлили водку, чокнулись с ним, ничего не говоря, выпили и закусили. Приятная теплота разлилась по моему телу.

– А водка у вас лучше нашей, - весело сказал Павел.
– У нас ее гонят черт знает из чего, говорят, даже из нефти.

– Из нефти?

– Ага, - он счастливо засмеялся.
– Нет, это замечательно, что я тебя встретил. Это великолепно!

– Однако... как же ты? Рассказывай!

– Ну что ж, - он посерьезнел.
– Так вот, я живу в Москве 198... года. Я работаю на радио, но тоже пишу стихи... Даже точнее не стихи, а тексты для песен.

– На радио?
– переспросил я.

– Ах, да...
– встрепенулся он.
– Радио, это... впрочем, я тебе потом объясню... Так вот, я подхалтуриваю, пишу тексты для песен. Поэт я, конечно, никудышный, но публика и это кушает, а башли идут. В общем, все было в полном порядке. И вот я вышел из дому, собрался пойти к Вите Капустину, это молодой композитор, и отнести ему пару текстов. Спускаюсь в лифте... Да, у нас дома высокие, я живу на четырнадцатом этаже... вот, открываю дверь подъезда и сначала ничего не замечаю. Потом делаю несколько шагов, оглядываюсь, и - батюшки!
– мимо меня едут сани, идут какие-то придурки в диких одеждах, какие-то хипари бородатые и все такое...
– Он нервно передохнул.
– В общем, сзади меня никакого моего подъезда, ничего нет, а на ближайшей афишной тумбе я читаю, что 12 марта 1902 года в Москве начинаются гастроли цирка Чинизелли. Вот так! Я, честно говоря, подумал, что сошел с ума. И щипал себя, и глаза закрывал... Да что уж там! Я и сейчас не соображу, на каком свете нахожусь.

– Как же ты живешь?
– спросил я.
– Где?

– Да сначала болтался, как это самое в проруби. Хотел в одном подъезде переночевать, так у вас тут дворники - зверюги. Полицейский меня в часть хотел доставить, а потом говорит: иди, бродяга, в ночлежку на Хитров рынок. А там набрел на какого-то чувака, он меня принял за своего коллегу, за безработного артиста, так с ним а ночлежке и живу... Ужас! Блохи, вонь, грязь. Прямо "На дне" Горького... Слава богу, мне этот актерик пятаки на еду дает, а то бы, знаешь... Ну, я на третий день немного пришел в себя, а то все как в бреду был. Думаю, надо что-то предпринимать. Пошел в милицию... то есть в полицию. Думаю, надо что-то... если все объяснить, то может хоть как-то... Что ты! Вытурили в момент! И по роже разок дали, вот так-то. Ладно, думаю, пусть, тут невежи, жандармы, пойду в университет, там думающие люди, поймут. Меня и на порог не пустили. Иди, говорят, от греха подальше, оборванец. Ладно, оборванец! Я вот за эти вельветовые джинсы 150 рэ фарцам отдал, батник у меня французский, ну-у... рубашка это батник. А эту рвань мне мой артист устроил, чтоб я не замерз. Я же из дому раздетый вышел, мне только до машины дойти, а там печка... Машина это автомобиль. Ты знаешь, что такое автомобиль?

– Знаю, - сказал я, жадно поедая его глазами. Его, человека нашего будущего! Теперь, прослушав эту сбивчивую, подчас непонятную мне тираду, я ни секунды не сомневался в его правдивости.
– Говори же, Павел, говори!

– Что ж говорить-то, - грустно поник он головой, - теперь я вроде как у вас в плену. Ни туда ни сюда. Застрял. Как дальше жить не знаю... Грязный весь, ванну негде принять.

– Ванну, - повторил я.
– А что ж, у вас у всех ванны есть?

– У всех, - быстро ответил он.
– В Москве у всех. Наверно, у всех. Я точно не знаю...
– Павел с подозрением посмотрел вдруг на меня.
– Толя, тебе что же, доказательства нужны?

– Да что ты!
– всплеснул я руками.

Но он опять сильно покраснел и полез в карман своих неудобных, узких брюк. Оттуда он достал какую-то круглую штучку на цепочке и протянул мне.

– Вот, - сказал он веско, - брелок для ключей, а на нем изображена Эйфелева башня в Париже. Видишь, написано "PARIS". Ведь в наше время Эйфелевой башни нет?

– Есть, - сказал я, почему-то чувствуя даже что-то вроде стыда за наше время.
– Ее построили к Всемирной выставке... Вся Франция против нее, мы думаем, что ее снесут, но...
– Она все-таки стоит?

– Стоит, - кивнул Павел.
– Стоит, зараза.
– Но вновь погрустнел.
– Ну как мне тебе доказать-то? Ну расскажу, что у нас в небе самолеты летают со скоростью звука, что автомобили по шоссе гоняют, что подводные лодки бороздят моря и океаны, так это же все слова.

Подскочил бравый половой и наклонился над нашим столом, тряхнув льняными кудрями.

– Больше ничего-с не изволите заказать?
– спросил он.

– Пока нет, - сказал я и отослал его движением руки.
– Так что же ты теперь, Павел, как же ты теперь?

– Не знаю, - тихо вымолвил он.

– Со своей стороны, - проговорил я, - деньгами я тебе помочь не могу. Я совершенно без средств...

– Да ладно, средств!
– скривил он лицо в горькой гримасе.
– И всюду башли, башли, башли. Башли - это деньги. У нас еще туда-сюда, но у вас без башлей полный зарез. Конечно, я насмотрелся, у кого денег много, так те на рысаках гуляют, по ресторанам, а дома такие, что у нас у народных артистов таких нет.

– Подожди, - прервал я его, и понятно было мое нетерпение.
– Павел, расскажи же, расскажи, как там будет, потом, через восемьдесят лет?