– И, конечно, старшину Лазарева? - прибавил Васильев и спросил то, что при первой встрече спросить не успел: - Скажи, как погиб Лазарев?

– Смертью храбрых. - Илья, усмехнувшись, равнодушно взглянул на потолок. - Царство ему небесное, хоть он и не стоит его.

– Почему не стоит, Илья? Смерть на войне уравнивает.

– С ним - нет. - Илья поднес рюмку к подбородку, вдохнул аромат коньяка, однако не отпил ни капли, поставил рюмку на место, сказал отчетливо: - Была сильная самолюбивая личность, дьявольское начало, а впрочем - гиньоль. И в конце концов - ничтожество. Я многое о нем забыл, но ты вспомнил именно его...

– В общем, смертью он искупил, как говорится, свои грехи. Искупил гибелью, когда ты попал в плен.

– Auch*, - ответил сухо Илья. - Я стер его из памяти. Хотя не раз ставил свечки за душу убиенного. Он был убит, а я жил, несмотря ни на что. Но... - Илья с пытливым выжиданием посмотрел на Васильева, потом неторопливо заговорил тоном необходимого обоим благоразумия: - Нам с тобой нет резона вспоминать войну. Лазарев давно в вечном покое, бог с ним. Смерть искупление... Он избежал самого страшного, чего не избежали мы с тобой, прожить жизнь. Господь наказывает и смертью и жизнью. Не так ли?

______________

* Тоже (нем.).

– Ты веришь в бога, Илья?

– В нашем возрасте надо во что-то верить, ибо очень скоро предстоит единственное...

– Что единственное?

– Прощание с земным. Прощание, Владимир. Недолог срок - и за небесными вратами придется поклониться апостолу Петру.

"Я хорошо помню, что он сказал, когда мы шли по лесу, - подумал Васильев. - Он хотел сохранить три патрона в пистолете: два для Лазарева, один для себя. Он не застрелился и попал в плен. А как... как погиб Лазарев?"

– Неужели надеешься попасть в рай, Илья? Я, признаться, не рассчитываю на комфорт у господа бога.

– Если успею в тяжких грехах раскаяться, господь не даст исчезнуть в муках навечно. Да, Владимир, я не шучу. Вся жизнь - бесконечный выбор. Каждый день - от выбора утром каши и галстука до выбора целого вечера - с какой женщиной встретиться, куда пойти, каким образом убить проклятое время. Все совершается после выбора: любовь, война, убийство. В последние годы я часто думаю, что управляет нашим выбором при жизни? Но кто знает, есть ли выбор после смерти? Ад? Рай? Сон? Что там будет за краем?

"Как изменила его жизнь! Его? Я подумал о нем и не подумал о себе. Он говорит так, как будто хочет не раскрыться в чем-то, не объяснить себя, какого я не знаю, а уйти от главного. Но что я хочу? Понять, кто такой сейчас Илья? Он неискренен и лжет? А смысл какой? Никто не знает, что случилось с ними в ту ночь, когда они пошли к орудиям. Теперь я наконец-то понял, что меня раздражает: я подсознательно ищу в нем прежнего Илью, хочу увидеть, вернуть того, молодого Илью, того лейтенанта Илью, а его нет. Тот Илья, которого я любил, несовместим с этим, чужим в сущности. Да может ли так быть? А я совместим с самим собой, прежним?"

– Что же у тебя за тяжкие грехи, Илья? - спросил Васильев и, досадуя на свои вопросы, которые могли показаться чересчур назойливыми, продолжал полусерьезно: - Я не верю в загробное благолепие и обвиняю себя в страшных грехах: в бездарности, трусости и бессилии. Моя казнь - бессонница, вот уже несколько лет. Это старость, Илья. Нам уже за пятьдесят.

– Разреши не согласиться, Владимир. Все гораздо хуже, чем тебе кажется. Это последний круг перед финалом, а не старость. Я задыхаюсь, но бегу из последних сил, вижу финиш и слышу крики приветствий уже закончивших бег...

– Любишь черный юмор? Очень уж пессимистично... до неправдоподобия!

– Напротив...

Илья взял рюмку, поднял ее к заблестевшим чернотой глазам, посмотрел сквозь рюмку на солнечный свет зимнего окна, с длительным наслаждением вторично понюхал коньяк, сказал размеренно:

– А какая прелесть, какое упоение, какая жизнь в этом аромате. Но через год-полтора ты еще сможешь вдыхать прелестный запах так много выпитого мною разного коньяка, а я уже буду там... Как странно и страшно, не правда ли? Ты еще будешь рисовать свои картины, а от меня - ни-че-го... Был ли он? Ходил ли он по земле? Непостижимо. Немыслимо. Представь, я все о себе знаю. Но, как видишь, не бьюсь в истерике, не устраиваю трагедий, и говорить об этом смысла нет.

– Не понял, Илья.

– Знаешь, что такое фрустрация* бытия, Владимир? Тщетная надежда. Ожидание крушения. Все мы случайные туристы на белом свете, и каждому назначен срок покидать снятый номер в отеле. Кстати, у тебя в гостях я тоже не задержусь... хотя очень и очень хотел увидеть тебя.

______________

* Обман (лат.).

Он засмеялся искусственным, жестяным смехом, который так раздражающе несвойствен был Илье, и, может быть, потому, что глаза его не смеялись, лишь делались узкими, печально-холодными, как если бы ему вовсе не нужен был этот смех.