– Если бы хоть одним глазом тую степь увидеть - я сразу бы понял, говорил он тоскливо.

Выздоравливая или притворяясь выздоравливающим, Черняй делался все замкнутей, молчаливей и на настойчивые вопросы Серебрякова о кладе только пожимал плечами и махал рукой.

– Что теперь говорить, - отвечал он.
– Копил, копил сорок лет, и все прахом пошло. Вот если бы нам хоть на один денек в степь попасть, уж я бы...

Тут он вздыхал и, махнув рукой, отходил в сторону.

Вскоре дело изменилось.

По поручительству Максимова Серебрякова выпустили из тюрьмы.

В тот же день он рассказал Максимову о странном преступнике, и они сообща выработали план освобождения Черняя.

План был дерзок и прост.

Заключался он вот в чем.

Сыздавна существовал такой обычай, что по требованию кредиторов в городской магистрат приводили под конвоем несостоятельных должников, откуда по согласию и по требованию того же кредитора его под конвоем отпускали в баню или по домашним делам. Конвой состоял из одного человека, и поэтому отбить преступника не представляло никакого труда. Вот этим и решил воспользоваться Максимов.

Через знакомого сенатского чиновника были изготовлены фальшивые векселя, якобы выданные Черняем, и по ним выписано требование в магистрат.

Как и должно было ожидать, план удался блистательно.

На другой день Максимов возвратился из магистрата, ведя за собой Черняя.

Державин не был посвящен во все тонкости этой истории, но основное: клад, Черняй, освобождение преступника - он знал хорошо.

Черняй с первого же раза поразил Державина.

Небольшой, широкоплечий, крепкий, он сидел на стуле, сложив руки на груди, и не спеша, не задумываясь, не колеблясь, отвечал на все вопросы.

Увидев вошедшего незнакомца, он повернул к нему круглое кошачье лицо, хотел что-то спросить, но только нервно передернул плечами и отвернулся.

Но Максимов, сидевший рядом, понял его жест и сказал:

– Этого не бойся, это из своих. Он уж все знает.

– Мне почто бояться, - сказал Черняй, - я свое отбоялся, теперь вы за меня бойтесь.

Вечером пили, ломали посуду, пели песни и под конец Черняй рассказал о кладе.

Державина, не верившего во всю эту историю, поразила та обстоятельность и точность, с которыми Черняй рассказывал о кладе.

– Та яма имеет восемь аршин глубины и две сажени по сторонам. Рыли ее казаки ночью со страшными заклятьями и перед уходом поклялись никому об этой яме не болтать, а чтобы клад нельзя было открыть, его закопали на крови.

– Как на крови?
– спросил Державин. Черняй недовольно покосился на него.

– Как на крови бывает, - ответил он неохотно, - так и закопали.

На самом месте клада Черняй положил кости коня и желтый человеческий череп. Знали об этом кладе пять человек, трое, которые копали, двое, которые прятали.

Теперь первых трех нет уже в живых.

– А где же они?
– снова спросил Державин. И опять Черняй недовольно покосился на него.

– В битву убили.

Остались они двое - Черняй да Железняк, но Железняк сейчас в Сибири, он же, Черняй, - вот налицо. И он согласен пойти и открыть сокровища с тем, чтобы поделить клад на четыре части.

– На три, - прервал его Максимов.
– Ты, я, Серебряков - вот и все.

Черняй опять взглянул на Державина, но ничего не сказал.

Подали вина. Державин, забывая пить, смотрел на этого страшного и привлекательного человека, а он опрокидывал стакан за стаканом, не останавливаясь и не пьянея, только глаза его все глубже уходили в череп да опускали над переносицей мохнатые, похожие на черных гусениц брови.

На пятом, стакане Черняй крякнул и застегнул жупан (одет он был вовсе не по-тюремному).

– По-моему, так, - сказал он вполголоса, - ежели ты не с нами, незачем тебе в наш разговор вязаться. Речь же, прошу вашего извинения, не о пуговице идет, а о сокровищах, кои цену изрядную имеют. Вот как, по-моему.

И он со звоном отодвинул тяжелый медный стакан.

Державин встал с места. Была уже полночь, ему нужно было торопиться в полк. С ним вместе вышел Серебряков. На Сенатской площади они расстались, и каждый пошел в свою сторону. В Москве они больше не встречались.

Глава седьмая

МАЛЫКОВКА

I

Два месяца блуждали трое стяжателей по Днепровской степи. Клад был спрятан на самой турецкой границе под старым дубом, но чтоб добраться до этого дуба, надо было покрыть огромное расстояние.

Ехали все трое верхом.

Лето было в разгаре.

Цвел дрок.

По ветру колыхались белые стрелы ковыля.

Желтые и розовые тюльпаны, упругие и крепкие, с плотными кровеносными чашечками, хрустели под копытами коней.

Черняй ехал впереди.