– Нет, такого документа у меня нет.

– Естественно, его и не может быть, поскольку закон не резиновый, товарищ Озолниек. Это и в Риге хорошо известно, а словами бросаться может каждый.

Кроме того, я не понимаю, почему этого Калейса нельзя освободить из взрослой колонии. Какая разница?

Вы же дадите ему хорошую характеристику.

– Все совсем не так просто. Даже при хорошей характеристике Калейсу все равно придется потерять несколько месяцев, покуда на новом месте его как следует узнают и представят к освобождению.

– Возможно. Вот поэтому и надо было его давно отправить. Вышло бы так на так, и закон не был бы нарушен.

Озолниек смотрит на этого поджарого толкователя законов и молчит. Стоит ли ему рассказывать, как Калейсу не хочется уезжать во взрослую колонию? И не один Калейс - каждый член совета думает так же.

Ребята хорошо знают, как там смотрят на бывших активистов заключенные. Есть множество способов для того, чтобы им насолить. Многие из тех, кто был в колонии несовершеннолетних, теперь находятся уже там и готовы встретить Калейса отнюдь не с распростертыми объятиями. Работа члена совета трудна и неблагодарна. Он должен уметь балансировать между администрацией и колонистами и добиваться желаемых результатов ценой больших дипломатических усилий и находчивости. Тут не возьмешь ни криком, ни угодничеством. Были времена, когда командиры завоевывали авторитет кулаком. Теперь Озолниек почти полностью изжил этот метод. И большой труд членов Совета должен быть чем-то вознагражден, по крайней Мере хотя бы надеждой на то, что освобождение им Предстоит здесь. Нельзя просто взять и отвернуться от Этих ребят, нельзя подпиливать сук, на котором сидишь сам.

– Я дал слово Калейсу, что его освободят здесь.

– Такими обещаниями нельзя разбрасываться, товарищ Озолниек. И, кроме всего прочего, я не понимаю, с чего у вас сложилось такое высокое мнение о Калейсе. В разговоре с недавно прибывшим сюда воспитанником, Николаем Николаевичем Зументом, выяснилось, что Калейс по отношению к нему в первый же вечер применил насильственные меры и физическую силу, душил за горло.

– Об этом мне не известно, - говорит Озолниек, всеми силами пытаясь сохранить возможное спокойствие.

– Жаль, - слегка усмехается прокурор.

– Кроме того, словам Зумента нельзя верить, он типичный отрицательный воспитанник,

– Из чего это следует? В его деле нет ни одного письменного замечания за время пребывания в колонии, отметки за успеваемость вполне сносные, рабочие задания выполняются.

– Маскируется, - спокойно говорит Озолниек.

Это хладнокровие и невозмутимость для него очень типичны, когда атмосфера накаляется. Очень трудно выдержать самодовольный тон сидящего напротив человека, который появляется в колонии несколько раз в году, но считает себя вправе поучать и указывать.

Но именно с такими людьми и рекомендуется по возможности не спорить.

– Зумент прикидывается смирным, а в действительности он инициатор нескольких безобразий, - добавляет Озолниек.

– Каких безобразий?

– Пока что об этом говорить рано.

– Так и не говорите! Выясните, отразите это в деле воспитанника. Вы управляете колонией, а не я, так что за недостаток оперативности в работе можете винить самого себя. Не исключено, что Зумент врет, но возможно, говорит правду. Что дает вам повод отрицать, если вы ничего не знаете о случившемся?

Озолниеку хочется взреветь медведем, но маленький человек с большим портфелем не из тех, кого испугаешь криком, совсем наоборот. И он не сказал ничего неправильного. Его аргументы убедительны и логичны, хотя и далеки от истины, как нередко бывает, когда формальная истина сталкивается с реальной жизнью.

– Хорошо, я выясню.
– Озолниек делает erne ntny безуспешную попытку посмотреть в глаза прокурору и отворачивается.
– Тем не менее Каяейса и еще коекого из этой десятки мы освободим здесь. Я полагаю, что этот закон только мешает в нашей работе.

– Ваши соображения в данном случае абсолютно не имеют значения.

– А чьи же соображения тогда имеют значение?

Ведь колонией, как вы заметили, управляю я. Стало быть, мне и знать лучше других, что мне в помощь, а что - во вред.

– Не забывайте, что это отнюдь не ваша собственная колония, а государственное учреждение, в управлении которым вам дозволено действовать только в рамках закона, а не как заблагорассудится.

Опять верное утверждение. Настолько верное и точное, что аж мутит от него.

– А вам кажется, что в законе возможно предусмотреть все, что законы вечны? На Украине уже сейчас есть колонии для бывших активистов. Готовится новый закон, который позволит содержать ребят в колонии до двадцати лет. Когда этот закон будет принят, что вы скажете тогда? [В настоящее время такой закон уже принят.]

Озолниек усмехается. На лице прокурора не дрогнет ни один мускул.

– Когда будет принят новый закон, мы с вами будем исполнять этот новый закон, в настоящее время действует старый, и мы обязаны выполнять его. Тут йет ничего непонятного. Жаль, что я вынужден вам говорить об этом. А о выявленных недостатках я доложу вышестоящим инстанциям.