– - Отчеты?
– - завопил Дантон.
– - Идите спрашивайте их у Аргонских ущелий, у освобожденной Шампани, у покоренной Бельгии, у армий, где я четырежды подставлял грудь под пули, идите спрашивайте их у площади Революции, у эшафота, воздвигнутого двадцать первого января, у повергнутого трона, у гильотины, у этой вдовы...

Марат прервал Дантона:

– - Гильотина не вдова, а девица; на нее ложатся, но ее не оплодотворяют.

– - Вам-то откуда знать?
– - отрезал Дантон.
– - Я вот ее оплодотворю.

– - Что ж, посмотрим, -- ответил Марат.

И улыбнулся.

Дантон заметил эту улыбку.

– - Марат, -- вскричал он, -- вы человек подвалов, а я живу под открытым небом и при свете дня. Ненавижу гадючью жизнь. Быть мокрицей -- покорно благодарю! Вы живете в подвале. Я живу на улице. Вы не общаетесь ни с кем, а меня видит любой, и любой может обратиться ко мне.

– - Еще бы!.. "Мальчик, пойдем?.." -- буркнул Марат. И, стерев с лица следы улыбки, он заговорил властным тоном:--Дантон, потрудитесь дать отчет в истраченной вами сумме в тридцать три тысячи экю звонкой монетой, каковую вам вручил Монморен от имени короля якобы за то, что вы исполняли в Шатле должность прокурора.

– - За меня отчитывается четырнадцатое июля, -- высокомерно ответил Дантон.

– - А дворцовые кладовые? А бриллианты короны?

– - За меня отчитывается шестое октября.

– - А хищения в Бельгии вашего неразлучного Лакруа?

– - За меня отчитывается двадцатое июня.

– - А ссуды, выданные вами госпоже Монтанзье?

– - Я подымал народ в день возвращения короля из Варенна.

– - А не на ваши ли средства построен зал в Опере?

– - Я вооружил парижские секции.

– - А сто тысяч ливров из секретных фондов министерства юстиции?

– - Я осуществил десятое августа.

– - А два миллиона, негласно израсходованные Собранием, из которых вы присвоили себе четверть?

– - Я остановил наступление врага и преградил путь коалиции королей.

– - Продажная тварь!
– - бросил Марат.

Дантон вскочил со стула, он был страшен.

– - Да, -- закричал он, -- я публичная девка, я продавался, но я спас мир.

Робеспьер молча грыз ногти. Он не умел хохотать, не умел улыбаться. Он не знал ни смеха, которым, как громом, разил Дантон, ни улыбки, которой жалил Марат.

А Дантон продолжал греметь:

– - Я подобен океану, и у меня тоже есть свои приливы и отливы. Когда море отступает, всем видно дно моей души, а в час прибоя валами вздымаются мои деяния.

– - Вернее, пеной, -- сказал Марат.

– - Нет, штормом, -- сказал Дантон.

Но и Марат теперь поднялся со стула. Он тоже вспылил. Уж внезапно превратился в дракона.

– - Эй!
– - закричал он.
– - Эй, Робеспьер, эй, Дантон! Вы не хотите меня слушать! Так смею заверить вас -- оба вы пропали. Ваша политика зашла в тупик, перед ней нет пути, у вас обоих нет выхода, и своими собственными действиями вы захлопываете перед собой все двери, кроме дверей склепа.

– - В этом-то наше величие, -- ответил Дантон.

И он презрительно пожал плечами.

А Марат продолжал:

– - Берегись, Дантон. У Верньо тоже был огромный губастый рот, и в гневе он тоже хмурил чело. Верньо тоже был рябой, как ты и Мирабо, однако тридцать первое мая совершилось. Не пожимай плечами, Дантон, как бы голова не отвалилась. Твой громовой голос, твой небрежно повязанный галстук, твои мягкие сапожки, твои слишком тонкие ужины и слишком широкие карманы -- все это прямой дорогой ведет к Луизетте.

Луизеттой Марат в приливе нежности прозвал гильотину.

– - А ты, Робеспьер, -- продолжал он, -- ты хоть и умеренный, но это тебя не спасет. Что ж, пудрись, взбивай букли, счищай пылинки, щеголяй, меняй каждый день сорочки, тешься, франти, рядись -- все равно тебе не миновать Гревской площади; прочти-ка декларацию: в глазах герцога Брауншвейгского ты -- второй Дамьен и цареубийца; одевайся с иголочки, все равно тебе отрубят голову топором.

– - Эхо Кобленца, -- процедил сквозь зубы Робеспьер.

– - Нет, Робеспьер, я не эхо, я голос народа. Вы оба еще молоды. Сколько тебе лет, Дантон? Тридцать четыре? Сколько тебе лет, Робеспьер? Тридцать три? Ну, а я жил вечно, я -- извечное страдание человеческое, мне шесть тысяч лет.

– - Верно сказано, -- подхватил Дантон, -- шесть тысяч лет Каин, нетленный в своей злобе, просидел жив и невредим, как жаба под камнем, и вдруг разверзлась земля, Каин выскочил на свет божий и Каин этот -- Марат.

– - Дантон!
– - крикнул Марат. И в его глазах зажглось тусклое пламя.