Варя удивлённо посмотрела на него и молчит. Егор держит перед лицом папироску и, осторожно сдувая с неё пепел, говорит:

– Кузьма зовёт его в зятья.

– Вот!
– кратко сказал Авдей и смотрит на меня, растерянно улыбаясь. Его серьёзное, красивое лицо осунулось, поблёкло, глаза налились томной мутью, и сквозь неё из глубины сверкают незнакомые мне искры тайной радости, страха или злобы - не пойму я.

– Рассказать с начала?
– спрашивает он Досекина. Не отрывая глаз от своей папиросы, тот равнодушно говорит:

– Как хошь!

Авдей встал - он показался мне вытянувшимся ещё больше за эти дни.

– Вчера в обед иду я около избы, а он меня позвал...

– Позвал...
– неопределённо повторил Егор.

– Ей-богу - сам позвал!
– воскликнул Никин и поднял руку, как бы желая перекреститься.

– Я не спорю!
– говорит Егор. Он качается и тихонько посвистывает сквозь зубы.

Никин сел в угол, в тень, и оттуда неровно течёт его крепкий голос, нескладно идут осторожные слова.

– Хворый он, Кузьма Ильич, хилый, видно, умрёт скоро. "Желаю, говорит, я, чтобы ты обвенчался с Настасьей".- "Ты, мол, желаешь, а я не могу - чем кормить мне её?" Говорили мы с ним долго...

– Долго...
– повторяет Егор, кивая головой.

– Да! И он перечисляет: Мокей-де не хозяин, да и бездетен, Машка всё с полюбовниками промотает, а имущества у меня много...

– Много...
– эхом отражает Досекин вкусно сказанное слово.

Варя, кусая губы, жмётся к моему плечу, и мне тоже смешно, грустно и стыдно.

Авдей снова встал на ноги.

– Ты не смейся, пожалуйста, Егор!
– просит он вздрагивающим голосом. Ты пойми - мочи моей нету жить так! Когда-то что будет у вас, а жизнь идёт!

– Она идёт!
– уверенно говорит Егор.
– Она, брат, ни минуты не стоит, жизнь!

– Да! А Настя - в городе. Устал я, изголодался! Мать эта у меня - надо понять, братцы! Человек не скот, терпения у него мало!

– Ты рассказывай, коли хочешь, - предлагает Егор.

А Авдей медленно жуёт вялые слова:

– "Не связала бы её нечистая сила с тобой, говорит, была бы она замужем за хорошим человеком..."

– А ты чем не хорош?
– тихо спрашивает Варя.
– Он верно рассчитал - в твоих руках ничего не пропадёт.

– Он это тоже говорил, - подтверждает Авдей, - парень, дескать, ты трезвый, умный, мужик настоящий...

Егор тем же голосом продолжает:

– "Товарищей своих крамольных брось, иди лучше к нам, мироедам..."

Никин спохватывается и растерянно бормочет:

– "Остаётся, говорит, у меня одна Настасья, а кроме её - никого". И плачет. Я, братцы, понимаю, но - я решился...

Он стоит среди горницы длинный, угрюмый, с растрёпанными волосами.

– Вы подумайте - будут у меня книги, то есть деньги, будут и газеты у всех, книг купили бы, школу бы выстроили и - хорошего учителя при ней... Вы поддержите меня! А не будете вы мне верить - и я себе верить не буду!

– Пожалей его!
– шепчет мне Варя.

– А теперь, - тянет Никин, - выдел этот... Двоит он человека...

– Брось-ка ты эти речи, Авдей!
– говорит Егор, закуривая снова.

Но Авдей, должно быть, не всё рассказал и продолжает бессвязно:

– Плачет - для кого работал полста лет! Для чужого человека! Избу хочет нам ставить отдельную, земли даст пять десятин, пару лошадей, корову...

Он взмахивает правой рукой, пальцы на ней растопырены и загнуты крючками - это неприятно видеть.

– Я говорю - довольно уж, Авдей!
– нехотя сказал Досекин.
– Что у тебя будет и что будет с тобой - потом увидим.

Он встал, подошёл к нему вплоть.

– Не знаю, как другие, а я плохо верю в дружбу сытого с голодным, и ты лучше не обещай дружбы, эта ноша не по силам, пожалуй, будет тебе. Не обещай! А обещай одно: держать язык за зубами всегда, и ныне, и во веки веков. Вот это...

– Братцы! Егор!
– воскликнул Авдей, странно топая ногами.

– Подожди!

– Мы с тобой товарищи измала...

– Погоди!
– тихо и твёрдо остановил его Досекин.
– Ты запомни - если благодаря твоему языку хоть один человек когда-нибудь...