– Брось, Семён, что это такое?

– Я знаю, что ты ничего не боишься...
– бормочет он.
– Но это мне всё равно! Решилась, видно, моя дорога, идёт круто под гору. Не желаю! Вот она, Варвара, и нужна мне, - пусть поддержит!

Он свесил голову низко на грудь и набок, точно удавленник. Перебирает в руке повод, его холодные и твёрдые пальцы касаются моей руки - вздрагиваю я от этого, и нестерпимо тошно мне.

Что сказать ему?

– Варвара, - говорю, - сама себе хозяйка. С нею и беседуй иди. А меня оставь!

Покачиваясь в седле и точно засыпая, он тянет:

– Я говорил... три раза... больше. Грозил ей и всё. Она - тоже ничего не боится. Это и хорошо, если не боится. Этого я ищу.

Тут я схватил его за руку, дёрнул, кричу ему:

– Что ты как говоришь? Нездоровится, что ли?

Покачнулся он ко мне, вздрогнул, озирается.

– Сна нет у меня, уж и забыл, когда спал. Хочу спать, а - боязно и не могу уснуть.

– Чего тебе боязно?

– В голове как на мельнице...
– снова гудит он, - и язык немеет...

– Чего боишься-то? Поезжай-ка домой!

– Не хочу, ну их всех! Я вчера Кузьму прибил. Он всё говорит - вредные люди. Плачет, старый дурак. Не выйдет насчёт Варвары? Эх... Толкнул я его, он упал, ушибся и опять плачет...

Мне холодно, душно - разговор этот давит меня, подобно ночному кошмару. Взял я коня и тихонько веду его на дорогу.

Семён спрашивает:

– Ты куда?

– Домой. Холодно мне.

– А меня куда?

– И тебе домой надо. Чего больному-то в поле маячить! А может, ты выпил?

– Нет. Вчера был выпивши. Ты брось лошадь - я ещё поезжу, брось! Эх, ничего ты не боишься, никого не слушаешь...

"Да, - думаю я, - не боюсь, чёрт бы тебя взял!"

– Слушай!
– говорит он.
– Хочешь, я тебе денег дам? Вот со мной шестьдесят два рубля, а?

Режет меня поперёк груди беспомощный голос его.

– На что мне твои деньги?

– За Варвару!
– объясняет он.
– Я и ещё дам! У меня, брат, есть...

Молчу и веду лошадь, поглядывая на него, - как бы не ударил.

– Оставь лошадь!
– просит он.

Я выпустил узду. Слышу над головой его голос:

– Ну, иди! Топор не укусишь! Я шутил ведь. Ты думаешь что? Болен я? Нисколько не болен! Вот поеду на мельницу в шинок, там Дунька, Феклушка...

Он начал говорить похабные слова; мне показалось, что голос его стал крепче, яснее.

– Прощай! Холодно. Водки выпить хорошо теперь... Н-но, корова!

Он ударил лошадь каблуками в бока и рысцой поскакал в темноте. И вдруг остановился где-то близко.

Стою и ожидаю - хватит он из винтовки или нет? Ноги у меня бежать хотят, тянут в сторону, в кусты.

– Пора всё-таки уехать тебе!
– доносится его голос.
– Слышишь?

Кричит как будто без угрозы.

– Слышу!

Он снова крикнул на лошадь, и копыта её торопливо застучали по звонкой, скованной морозом дороге.

И я, чтобы согреться, побежал бегом. У околицы, около хлебной магазеи, Егор ждёт меня, продрог. Рассказал я ему всё это - он сурово ворчит:

– Как бы не сделал он чего-нибудь? Вот что - ты иди к Варваре Кирилловне, спроси её, в чём дело, а я - к брату его, к Лядову пойду. Надо ему сказать...

– В ссоре они!

– Ну, какая тут ссора! Эх, бабы! Лишние они в нашем деле!

Совестно мне несколько слышать этот скрытый упрёк.

– Ты, брат, - говорю, - будто историю на сей день забыл.

– Ничего не забыл! Историю делали в городах. Те женщины - я их не трогаю.

Но, подумав, он сказал:

– Нет, запутался я!

Я прошу его:

– Ты потом зайди к Варе, от Лядова-то!

– Ладно!

И вдруг - повеселел мой тёзка, толкнул меня плечом, усмехаясь, спрашивает:

– Так и говорит он - могу убить?

– Так и сказал.

– Ах, дьявол, а? Что же ты, струхнул?

– Не без этого, брат!

– Тут испугаешься!

Он снова коснулся меня широким плечом и тихо говорит:

– А хорошо ты сделал, что позвал меня к Варваре-то!

– Что ж тут хорошего?
– удивлённо спрашиваю я.

– Молчи, знай!

Мы прошли деревню насквозь, изба Лядова осталась позади, Егор быстро повернулся и пропал во тьме.

У меня на душе было беспокойно и тяжко; не люблю показываться людям в таком виде - поэтому я миновал призывный огонёк в окне Вариной избы и снова вышел в поле, к мельницам. Было темно, как в печной трубе, деревня, придавленная тяжёлой сыростью, вся в землю ушла, только мельницы, размахнувшись мёртвыми крыльями, словно собрались лететь, но бессильны оторваться от холма, связанные холодом и ночью. Сеяло мелкой, сухой изморозью, гулял, резко встряхиваясь, острый, злой ветер, разгоняя в темноте тихий шорох и жуткие шумы. Где-то плачевно скрипела верея, хлопал ставень, немотно мычала озябшая скотина. Катался по дороге клок соломы и жалобно шуршал, не находя места, куда приткнуться на ночь.