Книга вырвалась из-под руки Татьяны Власьевны и поехала по конторке, но женщина поймала её, громко хлопнула по ней рукой и засмеялась. Терентий, наклонив голову, вышел на улицу... Тогда Татьяна Власьевна исподлобья с улыбкой взглянула на угрюмое лицо Лунёва и вполголоса спросила:

– Сердишься? За что?

Лицо у неё было плутоватое, ласковое, глаза блестели задорно... Лунёв, протянув руку, взял её за плечо... В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её, давить на своей груди и слушать треск её тонких костей.

Оскалив зубы, он притягивал её к себе, а она, схватив его руку, старалась оторвать её от своего плеча и шептала:

– Ой... пусти! Больно!.. Ты с ума сошёл? Здесь нельзя обниматься... И... послушай! Дядю неудобно иметь: он горбатый... его будут бояться... пусти же! Его надо куда-нибудь пристроить, - слышишь?

Но он уже обнял её и медленно наклонял голову над её лицом с расширенными глазами.

– Что ты? Здесь нельзя... оставь!

Она вдруг опустилась и выскользнула из его рук, гибкая, как рыба. Лунёв сквозь горячий туман в глазах видел её у двери на улицу. Оправляя кофточку дрожащими руками, она говорила:

– Ах, какой ты грубый! Разве не можешь подождать?

У него в голове шумело, точно там ручьи текли. Неподвижно, сцепивши крепко пальцы рук, он стоял за прилавком и смотрел на неё так, точно в ней одной видел всё зло, всю тяжесть своей жизни.

– Это хорошо, что ты страстный, но, голубчик, надо же быть сдержанным...

– Уйди!
– сказал Илья.

– Ухожу... Сегодня я не могу принять тебя... но послезавтра - двадцать третьего - день моего рожденья... придёшь?

Говоря, она ощупывала пальцами брошь и не смотрела на Илью.

– Уйди!
– повторил он, вздрагивая от желания поймать её и мучить.

Она ушла. Тотчас же явился Терентий и почтительно спросил:

– Это вот и есть - компаньонка?

Лунёв кивнул головой, облегчённо вздыхая.

– Какая... ишь ты! Маленькая, а...

– Поганая!
– сказал Илья густым голосом.

– Мм...
– недоверчиво промычал Терентий. Илья почувствовал на своём лице пытливый, догадывающийся взгляд дяди и с сердцем спросил:

– Ну, что смотришь?

– Я? Господи, помилуй! Ничего...

– Я знаю, что говорю... Сказал - поганая, и - кончено! Хуже скажу - и то правда будет...

– Вон оно что-о...
– протянул горбун соболезнующим голосом.

– Что?
– сурово крикнул Илья.

– Стало быть...

– Что - стало быть?

Терентий стоял пред ним, переступая с ноги на ногу, испуганный и оскорблённый криками: лицо у него было жалкое, глаза часто мигали.

– Стало быть - ты лучше знаешь...
– сказал он, помолчав.

На улице было невесело. Несколько дней кряду шёл дождь. Серые чистенькие камни мостовой скучно смотрели в серое небо, они были похожи на лица людей. Во впадинах между ними лежала грязь, оттеняя собою их холодную чистоту... Жёлтый лист на деревьях вздрагивал предсмертной дрожью. Где-то частыми ударами палки выбивали пыль из ковров или меховой одежды - дробные звуки сыпались в воздух. В конце улицы, из-за крыш домов на небо поднимались густые, сизые и белые облака. Тяжело, огромными клубами они лезли одно на другое, всё выше и выше, постоянно меняя формы, то похожие на дым пожара, то - как горы или как мутные волны реки. Казалось, что все они только за тем поднимаются в серую высоту, чтобы сильнее упасть оттуда на дома, деревья и на землю. Лунёв смотрел на их живую стену пред собой, вздрагивая от скуки и холода.

"Надо бросить... магазин и всё... Пусть дядя торгует с Танькой... а я - уйду..."

Ему представилось огромное, мокрое поле, покрытое серыми облаками небо, широкая дорога с берёзами по бокам. Он идёт с котомкой за плечами, его ноги вязнут в грязи, холодный дождь бьёт в лицо. А в поле, на дороге, нет ни души... даже галок на деревьях нет, и над головой безмолвно двигаются синеватые тучи...

"Удавлюсь", - равнодушно подумал он.

Проснувшись утром через день, он увидал на отрывном календаре чёрную цифру двадцать три и... вспомнил, что сегодня судят Веру. Он обрадовался возможности уйти из магазина и почувствовал горячее любопытство к судьбе девушки. Наскоро выпив чаю, почти бегом он пошёл в суд. В здание не пускали, - кучка народа жалась у крыльца, ожидая, когда отворят двери. Лунёв тоже встал у дверей, прислонясь спиной к стене. Широкая площадь развёртывалась пред судом, среди неё стояла большая церковь. Лик солнца, бледный и усталый, то появлялся, то исчезал за облаками. Почти каждую минуту вдали на площадь ложилась тень, ползла по камням, лезла на деревья, и такая она была тяжёлая, что ветви деревьев качались под нею; потом она окутывала церковь от подножия до креста, переваливалась через неё и без шума двигалась дальше на здание суда, на людей у двери его...

Люди были какие-то серые, с голодными лицами; они смотрели друг на друга усталыми глазами и говорили медленно. Один из них - длинноволосый, в лёгком пальто, застёгнутом до подбородка, в измятой шляпе - озябшими, красными пальцами крутил острую рыжую бороду и нетерпеливо постукивал о землю ногами в худых башмаках. Другой, в заплатанной поддёвке и картузе, нахлобученном на глаза, стоял, опустив голову на грудь, сунувши одну руку за пазуху, а другую в карман. Он казался дремлющим. Чёрненький человечек в пиджаке и высоких сапогах, похожий на жука, беспокоился: поднимал острую бледную мордочку кверху, смотрел в небо, свистал, морщил брови, ловил языком усы и разговаривал больше всех.