– Есть...

– Дайте мне...

Илья вынул кошелёк и дал монету раньше, чем успел сообразить - следует ли дать? А когда уже дал, то с невольным уважением подумал, искоса поглядывая на соседа:

"Ловок..."

– Господа присяжные!
– мягко и внушительно говорил прокурор. Взгляните на лицо этого человека, - оно красноречивее показаний свидетелей, безусловно установивших виновность подсудимого... оно не может не убедить вас в том, что пред вами стоит типичный преступник, враг законопорядка, враг общества..

"Враг общества" сидел, но, должно быть, ему неловко стало сидеть, когда про него говорили, что он стоит, - он медленно поднялся на ноги, низко опустив голову. Его руки бессильно повисли вдоль туловища, и вся серая длинная фигура изогнулась, как бы приготовляясь нырнуть в пасть правосудия...

Когда Громов объявил перерыв заседания, Илья вышел в коридор вместе с чёрненьким человечком. Человечек достал из кармана пиджака смятую папироску и, расправляя её пальцами, заговорил:

– Божится, дурак, не поджигал, говорит. Тут - не божись, а прямо снимай штаны да ложись... Дело строгое! Обидели лавочника...

– Виноват мужик-то, по-вашему?
– задумчиво спросил Илья.

– Должно быть, виноват, потому что глуп. Умные люди виноватыми не бывают...
– спокойной скороговоркой отрезал человечек, форсисто покуривая свою папироску.

– Тут, в присяжных, - тихо и с напряжением заговорил Илья, - сидят люди...

– Лавочники больше, - спокойно поправил его чёрненький. Илья взглянул на него и повторил:

– Некоторых я знаю...

– Ага!..

– Народ - аховый... ежели прямо говорить...

– Воры, - подсказал ему собеседник.

Говорил он громко. Бросив папироску, он, складывая губы трубой, густо свистал, смотрел на всех нагло, и всё в нём - каждая косточка - так ходуном и ходила от голодного беспокойства.

– Это бывает. Вообще, так называемое правосудие есть в большинстве случаев лёгонькая комедия, комедийка, - говорил он, передёргивая плечами. Сытые люди упражняются в исправлении порочных наклонностей голодных людей. В суде бываю часто, но не видал, чтобы голодные сытого судили... если же сытые сытого судят, - это они его за жадность. Дескать - не всё сразу хватай, нам оставляй.

– Говорится: сытый голодного не разумеет, - сказал Илья.

– Пустяки!
– возразил ему собеседник.
– Великолепно разумеет, - оттого и строг...

– Ну, если сытый да честный - ничего ещё!
– вполголоса говорил Илья, а когда сытый да подлый, - как может он судить человека?

– Подлецы - самые строгие судьи, - спокойно заявил чёрненький человечек.
– Ну-с, будем слушать дело о краже.

– Знакомая моя...
– тихо сказал Лунёв.

– А!
– воскликнул человечек, мельком взглянув на него.
– Па-асмотрим вашу знакомую...

В голове Ильи всё путалось. Он хотел бы о многом спросить этого бойкого человечка, сыпавшего слова, как горох из лукошка, но в человечке было что-то неприятное и пугавшее Лунёва. В то же время неподвижная мысль о Петрухе-судье давила собою всё в нём. Она как бы железным кольцом обвилась вокруг его сердца, и всему остальному в сердце стало тесно...

Когда он подошёл к двери зала, в толпе пред нею он увидал крутой затылок и маленькие уши Павла Грачёва. Он обрадовался, дёрнул Павла за рукав пальто и широко улыбнулся в лицо ему, Павел тоже улыбнулся неохотно, с явным усилием.

Они несколько секунд стояли друг пред другом молча и, должно быть, оба почувствовали в эти секунды что-то, заставившее их заговорить обоих сразу.

– Смотреть пришёл?
– спросил Павел, криво усмехаясь.

– А эта - здесь?
– спросил Илья смущённо.

– Кто?

– Твоя Софья...

– Она не моя, - сухо ответил Павел, перебивая его речь.

Они вошли в зал.

– Садись рядом?
– предложил Лунёв.

Павел замялся и ответил:

– Видишь ли... я - в компании...

– Ну... ладно...

– До свиданья!

Грачёв быстро отошёл в сторону. Илья смотрел вслед ему с таким чувством, как будто Павел крепко потёр ему рукой своей ссадину на теле. Горячая боль охватила его. И было неприятно видеть на товарище крепкое, новое пальто, видеть, что лицо Павла за эти месяцы стало здоровее, чище. На той скамье, где сидел Павел, сидела и сестра Гаврика. Вот он сказал что-то, она быстро повернула голову к Лунёву. Увидав её стремительное, подавшееся вперёд лицо, он отвернулся в сторону, и душа его ещё более плотно и густо окуталась обидой, злобой...