Балованный мальчишка орал так, что Мешадибек еле разбирал слова жены. Он остановился посреди комнаты, высоко подбросил и поймал малыша вытянутыми кверху руками. Так он подкинул его несколько раз, но мальчуган продолжал реветь,

Мешадибек от души смеялся, а молодая жена его хмурилась и страдальчески морщилась.

– Не надо, Мешади, не надо так. Уронишь ребенка, убьется! Ты видишь, как он раздражен.
– Она старалась не обидеть мужа.
– И не понимаю, в кого он уродился такой: ни ты не сердитый, ни я...

– Добрый молодец, - весь в дядю, - пошутил Мешадибек и так высоко подкинул ребенка, что у Зулейхи-ханум будто сердце оборвалось. Она невольно вскрикнула. Наконец, муж протянул ей ребенка.
– На, Зулейха, возьми! И в самом деле, он очень сердитый. Как ни стараюсь, не хочет признать меня. Видно, обижен на то, что я так долго задержался в Петербурге.

Зулейха-ханум поскорее взяла ребенка на руки и прижала к себе. Почуяв дыхание матери, малыш мигом, замолк.

Оживленное лицо Мешади вдруг приняло серьезное выражение.

– Я вот о чем хотел потолковать с тобой, Зулейха, - сказал он.
– Не надо так баловать ребят. Пусть растут самостоятельными, крепкими. Пусть с самых ранних лет привыкают к трудностям и неудобствам.
– Азизбеков пристально посмотрел на жену, видимо хотел понять, какое впечатление производят его слова.
– Я заметил, что ты всегда умываешь мальчишку теплой водой, не выносишь его на свежий воздух, не открываешь окна... Ты просто дрожишь над ним...

– А если он вдруг простудится и сляжет?

– Не бойся, Зулейха, не простудится. Пусть закаляется. Разве ты не видела летом, когда мы жили в деревне на даче, как поступают крестьянки? Ведь они, укладывая ребенка спать, подсовывают под пеленки комки сухой глины.

– Ой!
– вскрикнула Зулейха-ханум и резко покачала головой.
– Пусть крестьянки делают, как хотят. На то они и крестьянки. Мне не пристало подражать им. Что я, враг собственному ребенку?

Мешади нахмурился. Однако в следующую минуту он мягко улыбнулся, хотя продолжал говорить серьезно:

– Никто, Зулейха, не враг своему ребенку. Крестьянки любят своих детей не меньше, чем ты. Но суровый быт многому научил их. А когда ребенок лежит на твердом, то тело его крепнет и закаляется с самых малых лет.

Говоря об этом, Азизбеков невольно вспомнил роман Чернышевского "Что делать?" Пожалуй, было нечто общее между Рахметовым, который, ложась спать, подкладывал под себя доску, утыканную гвоздями, и крестьянами-родителями, приучающими детей к их будущей трудной и суровой жизни.

– Нам о многом еще надо поговорить с тобой, Зулейха, - ласково сказал Азизбеков.

Ему хотелось, чтобы дети выросли крепкими и стойкими. Кто знает, что ждет их впереди? Еще в студенческие годы, вступив в. подпольную революционную организацию, он понял всю необходимость не только духовной, но и физической закалки. Как и Рахметов у Чернышевского, он заранее готовил себя ко всякого рода случайностям и превратностям судьбы. Занятия гимнастикой он ввел в систему и, начиная с самых легких физических упражнений, постепенно переходил к самым трудным и сложным. В первое время, когда он только что вернулся из Петербурга, жена и мать, наблюдая за тем как он занимается гимнастикой, ахали и охали от ужаса и удивления.

Зулейха всегда признавала духовное превосходство мужа, но в спорах она редко уступала ему. Собственно говоря, привычка отстаивать свое мнение выработалась в ней под влиянием самого Мешади.

Родня Азизбекова и едва ли не все знакомые, следуя тогдашним обычаям и суждениям, смотрели на своих жен и детей, как на бессловесных рабов. А Мешади относился ко всем членам своей семьи, как к друзьям, как к равным. В жене он уважал человеческое достоинство и не заставлял ее поступать против собственного желания. Он только старался переубедить ее. И Зулейха, и Селимназ, и ближайшие родственники Азизбекова видели что-то необычное, что-то из ряда вон выходящее в его отношениях с людьми. Некоторые его поступки, нарушающие старые, укоренившиеся обычаи, вызывали даже возражения и протест. Так случилось, когда он начал водить жену в театр. Тесть разъярился, узнав про эти неслыханные в их мусульманском кругу вольности, и вслух выражал свое негодование всюду, где только мог. "Не хочет ли он приравнять мою правоверную дочь к русским женщинам?" Тот же вопрос, брызгая от злости слюной, он бесцеремонно задал Селимназ. Но когда обо всем этом узнал сам Азизбеков, тот невозмутимо попросил передать, тестю: "Все, и он в том числе, говорят, что муж является господином и повелителем своей жены. Ну, а я желаю видеть свою жену рядом с собой",

Спор между мужем и женой о воспитании детей был в разгаре, когда Мешади услышал голос матери, разговаривавшей с кем-то в передней.

– С кем это ты, мама?
– крикнул Мешадибек.

Но вместо матери откликнулся дядя Азизбекова:

– Это я, племянник.

Приход Рахимбека очень удивил и Зулейху и самого Мешади. Обычно богатый дядя никогда не появлялся комнатах. В случае же надобности посылая за плег шиком слугу.

– Пожалуйста, дядя, сюда! Входите!
– воскликнул Мешали, не только удивленный, но и несколько теперь стревоженный внезапным приходом Рахимбека. Он встретил дядю с подобающей учтивостью и придвинул ему стул.
– Добро пожаловать, дядя. Садитесь, пожалуйста!