Обнаружив столь благодатный край, Рудольф Сикорски ныряет в тамошнюю кровавую кашу и за двадцать лет достигает высшего государственного поста. Можно лишь предполагать, что он с радостью ухватился за возможность не торопясь, практически в одиночку сделать работу, на которую у Института Экспериментальной Истории потребовался бы как минимум специальный отдел. Причем сделать ее тихо, без шума. В стиле ушедших Странников, вмешиваясь осторожно.

Опыт осторожного вмешательства в чужие судьбы у Сикорского уже был, когда было принято решение о тайне личностей Чертовой Дюжины. К чему такое решение приведет, сказать было трудно, в то время оно выглядело наименьшим злом. Исходя из наихудших последствий, которые, по логике землян, могли наступить.

А двадцать лет спустя на Саракш сваливается пацан из ГСП Максим, неизвестная величина в расчетах Сикорского. Тот медлит, наблюдая, как Максим с энтузиазмом раскачивает и без того хрупкое равновесие. Слово "Прогрессор" существовало только в теоретических выкладках, а тут такая возможность проверить теорию практикой. Подтверждение вышло блестящим: после взрыва передающего Центра прямое вмешательство Земли неизбежно. В целях оказания помощи, для защиты от внешних и внутренних врагов… Исправляя допущенные ошибки…

Создаются Школы Прогрессоров, работающие сначала в основном на Саракш, а затем и на другие миры: Гиганду, Саулу… Попутно, кстати, решилась и маленькая проблемка, куда девать подкидышей. Большинство из них сделали Прогрессорами. Так за ними было проще наблюдать.

Человечество бросается кроить чужую историю по своему вкусу, забывая о том, что каждый мир учится только на своих ошибках. Творить добро со своей точки зрения и сверхдобро с точки зрения прогрессируемых. Творить в стиле пацана из ГСП. Институту Экспериментальной Истории такой размах и не снился. Единственным разумным поступком людей был случай с Малышом, да проект "Ковчег" оставался в рамках этики. Правда, Странники аналогичный проект осуществили с двоякой целью — спасти планету и население друг от друга. Для Надежды просто не оставалось другого выхода. И это было их самым крупным и самым последним по времени прямым вмешательством в судьбу другой цивилизации. Последнее косвенное вмешательство было совершено некоторое время спустя, когда на планете у звезды с труднопроизносимым названием был обнаружен саркофаг, а позднее — тринадцать цилиндриков…

Тем временем на том же Саракше было упущено из виду нечто важное. Третья сила. Колдун и Голованы. Существа с абсолютно нечеловеческой логикой. Они поступали значительно мудрее человека — они не вмешивались в то, что прямо их не касалось. Они просто ждали. Пока эти странные жестокие двурукие не уступят им планету. Естественным путем. Потом пришли другие, хотя и точно такие же, двурукие, с которыми, казалось, можно было иметь дело. Они признали Голованов разумными настолько, что обменялись посольствами. Настолько, что предоставили возможность за собой наблюдать. И делать выводы.

Колдун сделал свои выводы, пообщавшись с Максимом. Тот оказался умнее, чем думал сам. И этичнее, что доказали последующие события. Однако Колдун не счел себя вправе судить об океане человечества по одной капле. Он лишь предположил, что данная цивилизация способна к обучению. И отошел в сторону на время. Тем более у него была своя забота — мутанты, которые нуждаются в постоянном уходе.

Но вернемся к нашим подкидышам. Раскрытие тайны личности Прогрессор Корней Яшмаа перенес достаточно легко. Достаточно, потому что позднее это аукнулось "всего лишь" семейными неурядицами. А вот следующий подопытный обрушенной на него тяжести знания не выдержал. Это должно было бы научить наших экспериментаторов кое-чему, но выводы были совсем иными. Тем более, цилиндрик исчез бесследно…

Другой подкидыш, на свою беду, проявил задатки ксенопсихолога, и был направлен работать с Голованами. Парень оказался очень способным. Настолько, что единственный среди людей приобрел друга-Голована. Единственный, кто смог понять Голована, насколько его вообще может понять человек. В дальнейшем операция "Человек и Голован" была раскручена исключительно под него. Подкидыша звали Лева Абалкин. Голована звали Щекн-Итрч.

Результатом столь близкого общения с нечеловеческим разумом стал очень своеобразный взгляд на вещи. Отличный от человеческого. В отчетах с Надежды, выполненных в манере "лаборант", проскальзывают мысли: что мы делаем здесь, зачем мы вмешались? Может, мы и в силах помочь очередным "Ковчегом", но нужна ли тем, кто остался, наша помощь?

Любому другому Прогрессору, и тем паче Головану, такие мысли простительны. Но наш Лева — подкидыш. Сикорски к тому времени вернулся с Саракша, и прочитанный отчет, должно быть, всколыхнул старые подозрения. Абалкина удаляют от операции "Человек и Голован" и от Голованов вообще. Ошибка, ставшая впоследствии роковой. Правда, на Гиганде он таки стал псарем…

Сначала робко, а позже все сильнее и сильнее Лева протестует. Он хочет вернуться к работе с Голованами, у него есть идеи, но все просьбы остаются без ответа. Внутреннее напряжение нарастает. После довольно резких писем Комову и Горбовскому Леву переводят на Саракш, но к Голубой Змее не подпускают на пушечный выстрел. Фактов вполне достаточно для вывода: кто-то целенаправленно вмешивается в жизнь Абалкина. И противостоять этому вмешательству невозможно. Внутреннее напряжение нарастает. И, наконец, нервный срыв и откровенный разговор во время очередного осмотра с Тристаном. Из которого Лева и узнает, что ему запрещено жить на Земле, и координаты человека, который может быть за это ответственным.

События складывались крайне неблагоприятно для Абалкина. Возвращаясь, Тристан позволил туземцам себя убить; пытаясь спасти его, Абалкин раскрывается, и ему ничего не остается, кроме поспешного бегства. Он по-прежнему находится в состоянии нервного срыва, противоречия между узнанным и ощущаемым, и под влиянием момента решает выяснить — а не андроид ли он, да и вообще, массаракш, кто он такой?!

Что происходило далее, известно. Каждый из участников событий действовал так, как предписал ему сделанный сорок лет назад людьми выбор. Более всех пострадали двое: Лева, когда понял, что он лишь лакмусовая бумажка, и Сикорски — когда понял то же самое. После этого Сикорскому не оставалось ничего, кроме отставки, а Леве — кроме смерти.