Сегодня он пошел к ней. Они поднялись на четрвертый этаж. Она взволнованно звякнула связкой ключей.

Квартира была просторная. Две комнаты, обе прибранные. Одна начиналась прямо за выступом у входной двери, в ней все было устроено, как может быть устроено у девушки, любящей изящные мелочи: ленты, флакончики, статуэтки, скатерки, цветы в кадках, цепляющиеся за тканый коврик с оленем на горном склоне. Уютненько.

Дальше шел короткий коридорчик в спальню. Да, так он и рисовал себе планировку. Кухня, как и во многих городских домах практически отсутствовала. За спальней шла комната, похожая на кухню, так как в ней стояла маленькая плита, но там же стояла и ванная. Кухня была замызганная, темная, без окон и двери.

Гретта поставила чайник и вернулась в комнату. Жак рассматривал посуду и фигурки в серванте, поскольку больше рассматривать было нечего.

Она обняла его сзади, сжала сильными своевольными руками.

– А сколько тебе лет?
– спросила она.

– Двадцать два года.

– Боже мой, какой ты молоденький мальчик!

Ему вдруг почудилось, что она намного старше его, раз так говорит. Он спросил ее.

– Двадцать, - ответила Гретта и повернула его к себе.

В дверь постучали. Она испуганно посмотрела на Жака, он увидел, как ей страшно.

– Ты ждешь кого-нибудь?

Вместо ответа Гретта бросилась открывать. Первой вошла в комнату Катарина. В руке у нее была бытылка пива. Шедшие следом Фридрих и Альберт, держали по две бутылки.

– Как вам удается блуждать по гостям в комендантский час?
– всплеснула руками хозяйка и, сама не своя, показала ладонью на Жака, - вы знакомы?

– А он что тут делает?

– А он тут женихается, - фыркнула Катарина, став еще больше походить на взрослую свиноматку, - Проходите, чего встали.

Парни почему-то сочувственно посмотрели на Жака, взгромоздились на стулья, поставив их спинками к столу.

– А мы смотрим, у тебя свет горит, - громыхала Катарина, - Сидели у меня в каморке. Парни в увольнении, соскучились по женскому телу.

– Катарина, мне-то что?
– Гретта довольно радушно улыбалась немцам.

Жаку было непонятно, откуда они взялись, зачем они пришли к ней после столь долгого перерыва, и он уже стал догадываться, что никакого перерыва и не было. Очевидно, компания собиралась у Катарины, пока Жак смотрел на темные окна Гретты по ночам.

– Можно тебя на кухню, Жак?

Они вошли не в кухню, а в спальню. Гретта затянула его туда, схватив за манжет. Спальня была тесная с огромной кроватью и стоящим к ней почти вплотную шифонером.

– Я клянусь, Жак!

– Ты могла их не впускать!

– Да ладно тебе, посидят и уйдут. Не дергайся.

– Ты иногда бываешь очень грубой.

– Я буду еще грубее, если ты нарушишь мои планы, - Жак ужаснулся ее взгляду, в нем было что-то волчье, она смотрела мимо него, - Мне нужно, чтобы они были здесь. Ты меня понял, мальчик?

Он проникся неясным пониманием: здесь была какая-то тайна, какой-то замысел. Это дало ему и облегчение, и тревогу. Что она там задумала? Что она собралась сделать?

– Гретта, господин Смейтс, вы идете?
– Катарина прошла в спальню, не заметив двери, - Ребята ревнуют. Особенно Альберт, малышка!

– Катарина, вам кто-нибудь говорил, что вы животное?..

– Сегодня на завтрак чай и молоко, выбирайте.

Мама поставила на стол тарелку с хлебом и масленку.

– У меня нет денег на продукты.

Хендрик опустил глаза. На его продолговатое, раньше времени ссохшееся лицо упала седая прядь со лба.

– Я могу сходить в муниципалитет, узнать про продовольственные талоны.

– Никогда. Я запрещаю кормиться из рук убийц, - Барбара впервые повысила голос на мужа, - Или найди работу, или я пойду в какую-нибудь контору, или ... или

– Я только узнаю.

Хендрик встал и направился в кабинет, но когда он вышел в коридор, в дверь позвонили. До гостинной донесся звук отпираемого замка, нарастающий топот не одной пары ног, сдавленный стон.

Барбара и дети рванулись к двери, но та распахнулась и перед ними выросла стена военных, за которыми они увидели отца. Хендрик стоял в неестественной позе, согнувшись и пытаясь обернуться к ним, руки его были заломлены за спину.

– Мадам, ваш муж арестован.

Кто это сказал? Барбара поискала глазами, вот этот, наверняка, этот, стоящий в середине, зацепившийся пальцем за собственный ремень. Что он сказал? Почему Хендрик не подойдет к ним? Не растолкает, не протиснется к жене, чтобы встать лицом к этому самодовольному жеребцу, и не выяснит, по какому праву...