За мужчиной показались два молодых человека, оба тоже в штатском.

– Что вам угодно, - спросила заплаканная Барбара, - Якоб Смейтс - мой сын.

– Собирайтесь, молодой человек. Ваш час настал. Вы едете в Германию. Вот оформленные документы.

С этими словами человек в плаще, все еще заливающем пол, показал издали Жаку какие-то бумаги и снова убрал их в карман.

– Я ничего не понимаю, - прошептала Барбара, - Это какая-то ошибка. Зачем ему в Германию?

– Стричь ихнего усача, - съязвила Элизабет на фламандском, за что и была вытолкана матерью в кабинет, Барбара даже немного разрядилась.

– Простите мою дочь, - поспешила оправдаться она.

– Сколько ей лет?
– как-то заинтересованно спросил мужчина.

– Она мала, ей только четырнадцать.

Мужчина приказал своим помощникам что-то записать в блокнот.

– Мы приехали за вами, молодой человек, - он снова перешел на ломанный французский, - вы едете на трудовой подвиг во имя великой Германии, во имя победы над большевизмом, во имя единой и свободной Европы, черт возьми! О, да я вижу, ваши вещи уже собраны?!

Мать переводила взгляд с незнакомца на сына и все еще не понимала, что происходит.

– Мне нужно проститься с семьей. Вы не могли бы подождать меня внизу? спокойно, даже смиренно спросил Жак.

– Нет, нет, состав отходит с Восточного вокзала в восемь ноль-ноль. А еще инструктаж и митинг. Вас не будут ждать три тысячи человек.

– А может быть, пусть не ждут, а?

– Мадам Смейтс, у вас есть пять минут, мы подождем здесь.

Прежде чем проводить маму в гостиную, Жак обернулся и спросил:

– Почему такая честь и такая неожиданная отправка, нельзя перенести?

– Личное указание полковника Блюма, - мужчина надел шляпу и закурил.

Элизабет тоже пришла в комнату. Глаза ее были растерты, но больше ничего не выдавало, что она плакала.

– Я схожу к ней. Попозже, - сказала она обиженно и шмыгнула носом.

Барбара была на грани обморока, она ухватилась за сына и простонала:

– Не пущу.

– Ты же видишь, мама.

– Ты можешь мне объяснить?

Ну, что тут объяснять, как было объяснить матери за пять минут, что война, вторгшаяся в сознание, затмившая его, как затмевает сознание усталость или бессоница, одурачила, окрутила ее милого Жака. Что он попался, что он не от нее, не от матери хотел убежать, что не думал в тот момент, когда подавал заявление в комиссариате, о ней, но тогда последним, что она запомнит станет то, что сын предал ее. Но это не так!

– Видишь, как быстро меняются события, мама. Они забирают меня в Германию, я буду присылать вам деньги и посылки. Так получилось, я обо всем тебе напишу.

– Так ты знал?

– Не надо об этом. Вы здесь держитесь. Слушайся Элиз, она в нашей семье самая умная и самая сильная. Позаботьтесь о Греттхен. Лиз, найди ее. Объясни все. Давайте прощаться.

Грузовик выехал на площадь в окончании бульвара, там делал круг трамвай. Гретта видела его из-за стеклянных дверей темного, заброшенного здания, в который попал снаряд в самом начале войны, еще в мае. А теперь наступала осень. Кому, как не ей, дочери природы, знать это. Первый осенний ливень - он и пахнет по-особому: землей, а не морем.

Вояж в счастливую жизнь не удался. Теперь необходимо было сматывать удочки, как говорили деревенские рыбаки. Очевидно, одновременно две молитвы - о счастье себе и о несчастье врагу - Господом Богом не удовлетворяются. Хотя ей, Гретте, Он мог бы открыть кредит.

На вокзале, в зале ожидания, прямо на рядах кресел стояли толпы молодых людей, одетых по погоде, в куртки и плащи, в картузах и кепках, в гетрах и осенних ботинках. Они стояли вытянув шеи, держась за лямки своих заплечных рюкзаков, набитых рыбными консервами, сушеными кальмарами, флаконами с одеколоном, бритвами, фотографиями любимых, бельем, талисманами и амулетами, Евангелиями и томиками Шарля де Костера и Камиля Лемонье.

Впереди кресла заканчивались, там люди стояли уровнем ниже, и так до трибуны. С нее кто-то маленький размахивал ручками и кричал о победе великой Германии. Это был Блюм. Он был так далеко от Жака, что казался необязательным условием жизни. Но сзади в дверях стояли солдаты. Поэтому тот далекий маленький Блюм властвовал над судьбою Жака и всех этих людей, как бы далек и смешон он не был.

По огромному куполу вокзала грохотал ливень.

– Зарядил, - сказал кто-то по-французски, - Хорошо, что не печет солнце. Легче теплые вещи везти на себе, чем в сумке.