В цеху было натоплено и пахло маслянными красками, резиной и механическими маслами.

Вика не заметила, как отогрелась. Оказалось, что Лены и Вали в ее группе не было. Валя последнее время не давала им с Леной покоя. Начиная с прибытия в распределительный лагерь, она давила своей аппатией, нежеланием жить, кляла судьбу и все время спрашивала: "Ну, почему я? Почему я родилась в Ростове, а не на Урале, почему я оказалась дома, когда они за мной пришли, почему я не сбежала по дороге?"...

Им показали, что они должны делать. Тряпками, смоченными в масле, они должны были протирать эти цилиндры и лишь потом складывать в ящики, другим поручили покрывать эмалью какие-то непонятные металлические крышки, похожие на крышки банок с технической масляной краской, которые Вика когда-то покупала для покраски своего старого сарая.

Она взяла в руки кисть и окунула ее в таз с краской. Тягучая густая масса потекла обратно, резкий запах разнесся кругом - Вика надышаться не могла.

Немецких женщин увели из цеха. Солдаты из охраны сели к стенкам, по двое. Цех был большой, кубический, сверху свешивались какие-то провода, по стенам шли трубы, собираясь в узлы над самым полом. Под конвеером шли другие трубы и другие провода, над самыми головами девушек светились трубчатые неоновые лампы, от которых быстро слепли глаза.

Вика была в азарте. Глаза ее горели. Она не то, чтобы очень хотела перевыполнить план фашисткого командования по крышечкам, не то, чтобы истосковалась по работе на фашистскую победу, просто она сжимала в пальцах кисть и знала, как облегчить и упростить свою работу, чтобы ни одна капелька не измазала пальцы, а эмаль бы ложилась ровным гладким слоем.

– Красивый цвет...

Круглолицый нагловато улыбающийся офицер стоял рядом и, перекрикивая гул конвеера, показывал на тазик с эмалью.

– Красивый, - согласилась Вика, ответив по-русски.

– Вы из какого барака?

– Из первого.

– Хорошо. Гут.

Так она впервые увидела Тоггарда. Он посмотрел на нее, словно зацепился взглядом, как крючком, начал уже отворачиваться, а взгляд еще не переводил, повторил:

– Гут.

Вика, приспустив веки, чувствовала, что ее лицо изучают, и ей это было неприятно. "Не трогали бы уж меня", - говорила она про себя кому-то, очевидно, духу святому, в этих обстоятельствах и этот вздох мог сойти за что-то вроде молитвы. Перед уходом, когда уже кончалось терпение выполнять монотонную работу, их собрали и повели в общий зал, где стояла плита и столик с грудой мисок. Им налили похлебку и бухнули туда по одной нечищеной картофелине. Обед показался спасением и поднял дух.

– Если так будут кормить, я тут с вами довоенный вес нагоню, - пошутила Валя, заглядывая в миску Вики.

– Молчи, подруга, у самой наступает ожирение.

Они только растравили себя сытным по сравнению с лагерным завтраком кушаньем, но через полчаса голод утих, в желудке что-то по-кошачьи заурчало.

На обратном пути Вика с подругами шли молча. Валя больше не причитала. Ушла в себя и была мрачнее тучи. Да и Лена злилась на кого-то, поджимая свои тонкие чувственные губы.

– Это что же, мы тут будем на их заводах ишачить, те самые бомбы делать, которые на наши же города полетят?

– С чего ты взяла, что бомбы? Мы крышки какие-то красим, цилиндры такие, тоже вроде банок, мажем маслом и все.

– У нас по химии и физике - пятерка!
– Лена показала пальцы.

– На двоих?
– пошутила Вика и улыбнулась, видя, как Лена лукаво покосилась на нее.

– На каждую! У них в химлаборатории порошки. Они их смешивают, а мы стекло моем. Девок там хватает и ихних, за это я спокойна. Но вот они там за столами сидят, в микроскопы глядят, может даже биологическое оружие делают, слыхали про такое? А мы, - она повернулась к Вике, - а мы их мусор, пробирки, тряпки и приборы - все там чистим голыми руками. Это ладно, но они же на наши города...

Мимо них проехал небольшой автомобиль на высоких колесах.

– Гляди, как он на тебя шею вывернул, Вичка, - зашипели сразу со всех сторон, и Вика только и успела увидеть того же мужчину, что приставал к ней на заводе.

Они устроились на новом месте с поглощающим все невзгоды желанием создавать уют, вить гнездо, свойственным всем женщинам.

Их ряд нар шел вдоль стены: голова в ноги. Три их верхние койки располагались одна за другой вплотную. Внизу спали старожилы, три взрослые девушки, маленькая Жанна, Татьяна из Москвы и Фаина, татарка. Они были старше, гораздо старше новеньких, еще неоформившихся малолеток. Жанне было двадцать, а двум другим по двадцать четыре. Они казались прошедшими огонь и воду, всезнающими и чувствовалось, как они боятся, что новенькие вторгнуться в их уклад, создадут сложности, и что особенно опасно, оттеснят их на площадке.

Поэтому Жанна в первый же вечер по прибытии в лагерь, когда изнемогавшие от усталости, разбитые, вялые, девочки присели на нижние нары, не в силах забраться к себе наверх, развалившись на средней койке, объяснила, обращаясь почему-то именно к Вике, что там, на задах, у колючей проволоки можно гулять и разговаривать с парнями из соседнего лагеря.

– Мы сейчас отлежимся и часам к семи туда, - добавила Татьяна-московская.

– Только без нас не ходите, можете нарваться на пулеметик, - поспешила сказать Жанна, - В темноте-то. Мы вас представим по всем правилам.