А Кирилл оказывался бессилен! Ибо все, что бы ни сделал он, какой бы поступок ни совершил, — все бы было против ее воли и желания!

Он сидел и скрипел зубами, глядя, как старик наклонился над ней, неподвижной и беззащитной, своей грязной лапой поправил ее руку, откинул волосы, чтобы они свисали с кровати, и немного — на сантиметр! — пододвинул согнутую в колене ногу. А кроме волос, ничего не следовало поправлять! Но он поправлял, чтобы касаться ее!

И она позволяла ему…

«Встану и уйду! — вдруг решил он. — Пусть остается здесь, с ним.. Пусть он лапает ее, а я к ней больше не притронусь. Уйду!»

— Ничего подобного я не видел, — таращась на Аннушку, проговорил старик. — Каким же инструментом творила тебя природа? Чем поверяла гармонию? По каким законам создавала совершенство пропорций?!. — он потряс головой. — Я совсем бездарный и бесталанный… Чувствую, мыслю, страдаю — да к чему это? Зачем?.. Когда есть ты! Ты как горящая свеча: горишь — и уже прекрасна! И ничего не нужно делать!

Он все стоял над ней, как вампир над жертвой. Кирилл резко встал и сделал несколько шагов к двери.

И понял, что если сейчас уйдет, то больше никогда не увидит ее!

— Скажи мне имя твое! — вдруг стал допытываться старик. — Как тебя зовут? Я не стану писать его! Я его зашифрую на картине! Скажи! Твое имя узнают только лет через сто, не раньше. Я спрячу его так, что в наше время никто не увидит!

Она молчала, и это было ее ответом.

Кирилл не сразу вернулся на место, а чтобы скрыть свое движение к двери, незрячими глазами пробежал по стенам, по стеллажам с картинами, потоптался влево, вправо и наконец сел.

Не сводя глаз с Аннушки, старик попятился к мольберту и снова стал хватать кисти и бросать их. И в каком-то отчаянии взял краску с палитры пальцами и понес ее к полотну.

Он снова касался ее, только теперь на полотне.

И так теперь будет всю жизнь! Она пока здесь, в мастерской на чердаке, среди хламья, мусора, среди других неизвестных картин, но пройдет срок — может быть, малый, в несколько дней! — холсты с изображением ее прекрасного тела окажутся на выставках, в картинных галереях, в частных коллекциях. Если уже не оказались!.. И вынесенные отсюда на всеобщий обзор, станут достоянием всякого, кто пожелает посмотреть на нее или даже вот так, прикоснуться руками. И всякий ее будет узнавать потом на улице, потому что не запомнить ее невозможно… Как же потом появляться с ней в городе, как жить здесь? Тысячи мужских глаз, тысячи их рук будут знать, какая она без одежд, будут знать и видеть то, что по праву должен знать и видеть только он!

А те, кто купит полотна — можно представить, кто они! — так или иначе купят ее! И за деньги станут обладать ее красотой, смогут ежеминутно, ежечасно рассматривать ее груди с розовыми вздутыми сосочками, ее бедра, живот и этот сакральный треугольник… Они, эти раскормленные, губастые рожи миллионеров, эти бессовестные их глаза — эти сильные нынешнего мира будут желать ее тела, будут мысленно вступать с ней в близкие отношения… А когда эти существа соберутся вместе, тот, купивший ее, станет похваляться — я ее купил!

Можно не знать ее имени, не зашифровывать его в картине, ибо он не будет иметь никакого значения…

Решение у Кирилла созрело внезапно: следовало самому выкупить все картины! Все, где она изображена обнаженной. Старику, должно быть, все равно, кому их продать. И потратить на это все, что есть! Аннушку нужно выкупить из ее прошлого, как раньше выкупали пленных…

Кирилл сразу ощутил прилив энергии и успокоился. Потрясенная мысль не металась в хаосе чувств, а стала управляемой и конкретной. Когда работа закончилась и Аннушка собирала традиционное чаепитие, Кирилл будто между прочим спросил:

— Сколько стоит одна такая картина?

Старик и ухом не повел, плескаясь под краном.

— Он плохо слышит, — сказала Аннушка. — А такая картина стоит примерно миллион.

— Эта — полтора миллиона, — спокойно заметил старик. — Ее уже купил коммерческий банк.

— Ты что, хочешь купить? — засмеялась Аннушка.

— Ага! — тут же согласился Кирилл. — И возить в кармане вместо фотокарточки.

Шутка прозвучала злобно: он не мог скрыть глухого недовольства, распирающего изнутри. Выкупить картины было невозможно…

Аннушка села к нему на колени, взяла за шею, заглянула в глаза.

— Что с тобой?

Он рассмеялся.

— Ничего! — и зашептал: — Попроси, пусть покажет свои картины.

— Попроси сам, — посоветовала Аннушка. — Он это любит!

— Твой жених? — вдруг спросил старик и уставился в лицо Кирилла.

Взгляд был не тяжелый, но какой-то пронзительный, цепенящий, и долго смотреть в его глаза было невозможно.

— Да, это мой жених! — гордо сказала Аннушка, наливая чай. — И у нас скоро свадьба.