— Тебе повезло, — старик смотрел, не мигая. — Будь я чуть моложе, она бы тебе не досталась.

— Покажите картины, — миролюбиво попросил Кирилл, внутренне испытывая глубокую ненависть к старику.

— Не покажу! — заявил он. — Ты не можешь оценить искусства, потому что гордый и честолюбивый человек. У тебя великолепный вкус к женской красоте, к лошадям и оружию. И все.

— Спасибо! — развеселился Кирилл. — Это не так мало. Я вообще решил — дурак набитый!

Старик завидовал ему! И зависть давила его, как грудная жаба: он бы отвергал сейчас всякого, кто был рядом с Аннушкой, потому что желал, жаждал сам быть с ней!

И он бы никогда не продал ему картин даже за огромные деньги.

Старик проводил их до лестничной площадки и сказал вслед:

— После свадьбы приходи. Я напишу новую картину.

Аннушка помахала ему рукой. Он остался стоять на лестнице, смотрел, как они спускаются, и еще раз сказал:

— Приходи после свадьбы!

Гребень на его макушке опал и обнажил лысину…

Ночью он совсем потерял покой. Аннушка спала в комнате бабушки Полины, и он дважды подкрадывался к двери, чтобы разбудить ее и сказать все, что он думает о ней, о ее пороке, о старике художнике и его шедеврах. Подкрадывался, стоял и, протрезвев, тихо уходил к себе.

Однако там старик кричал ему в ухо:

— Приходи после свадьбы!

После свадьбы он, Кирилл, отправится в часть, а она останется здесь и будет ходить к старику, раздеваться в его грязной мастерской, и ее красота, ее тело, запечатленное на холсте, купят потом за миллионы, чтобы богатые, развращенные люди, пялясь бессовестно, могли «оценить искусство».

Пометавшись по комнате, Кирилл пошел к Аристарху Павловичу, без стука приоткрыл дверь, позвал шепотом — вроде пусто. Вошел на цыпочках, решив, если спит, то не будить и уйти назад. В комнате не было никого, и дверь заперта снаружи. Аристарх Павлович, скорее всего, ушел на дежурство.

И поговорить было не с кем…

Он сел на диван и вспомнил, как хорошо было в день его приезда! И сейчас уже просто так не погулять, не погусарить с песнями и стрельбой. И уже никогда не вернуть того веселого и бесшабашного состояния, потому что теперь всегда, всю жизнь будет стоять рядом с ними этот страшный старик. Он возбудил в Аннушке сознание своей красоты, возвеличил ее и тем самым оставил в ее существе черный мазок порока. Он превратил ее красоту в модель и теперь, как мерзкий сутенер, торгует ее телом…

Пистолет!.. Кирилл откинул спинку дивана, сунул руку — кольт был на месте, тяжелый, красивый, передающий руке скрытую в металле дерзость и отвагу. Четыре патрона, вычищенные Аристархом Павловичем, золотились в окне магазина.

Пойти и застрелить его! Спокойно постучать в двери, и когда он отопрет — выстрелить сразу, не раздумывая. Всего один раз нажать на спуск, и Аннушка навсегда избавится от его гипнотического влияния, а он, Кирилл, — от позора… Только не думать ни о чем! Старик заслужил смерти, ибо его маниакальная страсть разрушает судьбы людей. Не думать! Сделать все просто, как в тире! И в тот же миг забыть…

Никто никогда не раскроет тайны этого убийства. Старик получает большие деньги, связан с коммерсантами и банками. Его убили рэкетиры, мафиози, а картины похитили!

С пистолетом в руке он тихо вернулся в свою комнату и стал собираться. Под брюки пришлось надеть офицерский ремень, чтобы вложить за него тяжелый кольт, а поверх спортивной майки — легкую куртку-ветровку. Он просто собирался на прогулку, побегать трусцой по ночному городу! Из дома он вышел через окно и неторопливо побежал по Дендрарию. На ночь у ворот выставлялась охрана, и чтобы никто не видел его, Кирилл перемахнул через забор.

В половине третьего ночи улицы были пусты, лишь изредка проезжали машины «скорой помощи», почтовые грузовики и хлебовозки. Кирилл отыскал дом, в котором помещалась мастерская, прячась в тени, обошел вокруг — в черном квадрате огромного окна на крыше отражались далекие фонари… И только сейчас он сообразил, что старик не живет в мастерской, но в любом случае, есть он там или нет, стучаться к нему не имеет смысла. Надо войти тихо и не будить глухого старика…

Через соседний подъезд он поднялся на плоскую крышу, залитую битумом и заваленную прелыми листьями, приблизился к мансарде. Между окном во всю стену и краем крыши был карниз, опутанный колючей проволокой: видимо, в мастерскую часто забирались воры. Кирилл отыскал доску, просунул ее сквозь проволочное заграждение и прошел по ней к форточке. Открыть шпингалеты не составило труда, но когда он двинул створку рамы, с подоконника полетели какие-то банки, деревянные бруски и бумажные рулоны. На грохот никто не отозвался. Он выждал несколько минут и забрался в мастерскую.

Свет дальних фонарей выхватывал из мрака всю переднюю часть помещения, и все-таки передвигаться было трудно. Кирилл то и дело спотыкался и наталкивался в хаотично загроможденной мастерской. Старика не было…

На мольберте сохла картина — Аннушка, чуть изогнувшись, лежала на белом покрывале, и в полутьме, не знай Кирилл, что это полотно, ее можно было принять за живую. Мрак придавал ей таинственность и очарование, расплывчатые очертания фигуры создавали полное впечатление живого тела: казалось, ее высокая грудь слегка вздымается от дыхания и подрагивает мягкий провал живота.