Избранное
вернуться

Асадов Эдуард Аркадьевич
Шрифт:

СЛОВО И ДЕЛО

Его убийца хладнокровноНавёл удар. Спасенья нет.Пустое сердце бьётся ровно,В руке не дрогнул пистолет……Но есть и божий суд, наперсники разврата…М.Ю. Лермонтов
Я тысячи раз те слова читал,В отчаяньи гневной кипя душою.И автор их сердце моё сжигалКаждою яростною строкою.Да, были соратники, были друзья,Страдали, гневались, возмущались,И всё-таки, всё-таки, думал я:Ну почему, всей душой горя,На большее всё же они не решались?Пассивно гневались на злодеяАпухтин, Вяземский и Белинский,А рядом Языков и БаратынскийПечалились, шагу шагнуть не смея.О нет, я, конечно, не осуждаю,И вправе ль мы классиков осуждать?!Я просто взволнованно размышляю,Чтоб как-то осмыслить все и понять.И вот, сквозь столетий седую тьмуЯ жажду постичь их терпенья меруИ главное, главное: почемуРешенье не врезалось никому —Сурово швырнуть подлеца к барьеру?!И, кинув все бренное на весы,От мести святой замирая сладко,В надменно закрученные усыСо злою усмешкой швырнуть перчатку!И позже, и позже, вдали от Невы,Опять не нашлось смельчака ни единого,И пули в тупую башку МартыноваНикто ведь потом не всадил, увы!Конечно, поэт не воскрес бы вновь,И всё-таки сердце б не так сжималоь,И вышло бы, может быть, кровь за кровь,И наше возмездие состоялось!Свершайся, свершайся же, суд над злом!Да так, чтоб подлец побелел от дрожи!Суд божий прекрасен, но он — потом.И всё же людской, человечий громПри жизни пускай существует тоже!1990 г.

ВЕРЮ ГЕНИЮ САМОМУ

Когда говорят о талантах и гениях,Как будто подглядывая в окно,Мне хочется к черту смести все пренияСо всякими сплетнями заодно!Как просто решают порой и рубят,Строча о мятущемся их житьё,Без тени сомнений вершат и судят,И до чего же при этом любятРазбойно копаться в чужом бельё.И я, сквозь бумажную кутерьму,Собственным сердцем их жизни мерю.И часто не только трактатам верю,Как мыслям и гению самому.Ведь сколько же, сколько на свете былоО Пушкине умных и глупых книг!Беда или радость его вскормила?Любила жена его — не любилаВ миг свадьбы и в тот беспощадный миг?Что спорить, судили её на славуНе год, а десятки, десятки лет.Но кто, почему, по какому правуПозволил каменья кидать ей вслед?!Кидать, если сам он, с его душой,Умом и ревниво кипящей кровью,Дышал к ней всегда лишь одной любовью,Верой и вечною добротой!И кто ж это смел подымать вопрос,Жила ли душа её страстью тайной,Когда он ей даже в свой час прощальныйСлова благодарности произнёс?!Когда говорят о таланте иль гении,Как будто подглядывая в окно,Мне хочется к черту смести все пренияСо всякими сплетнями заодно!И вижу я, словно бы на картине,Две доли, два взгляда живых-живых:Вот они, чтимые всюду ныне —Две статные женщины, две графини,Две Софьи Андревны Толстых.Адрес один: девятнадцатый век.И никаких хитроумных мозаик.Мужья их Толстые: поэт и прозаик,Большой человек и большой человек.Стужу иль солнце несёт жена?Вот Софья Толстая и Софья Толстая.И чем бы их жизнь ни была славна,Но только мне вечно чужда однаИ так же навечно близка другая.И пусть хоть к иконе причислят лик,Не верю ни в искренность и ни в счастье,Если бежал величайший старикИз дома во тьму, под совиный крик,В телеге, сквозь пляшущее ненастье.Твердить о любви и искать с ним ссоры,И, судя по всем его дневникам,Тайно подслушивать разговоры,Обшаривать ящики по ночам…Не верю в высокий её удел,Если, навеки глаза смежая,Со всеми прощаясь и всех прощая,Её он увидеть не захотел!Другая судьба: богатырь, поэт,Готовый шутить хоть у черта в пасти,Гусар и красавец, что с юных летОтчаянно верил в жар-птицу счастья.И встретил её синекрылой ночью,Готовый к упорству любой борьбы.«Средь шумного бала, случайно…» А впрочем,Уж не был ли час тот перстом судьбы?А дальше бураны с лихой бедою,Походы да чёрный тифозный бред.А женщина, с верной своей душою,Шла рядом, став близкою вдвое, втрое,С любовью, которой предела нет.Вдвоём до конца, без единой ссоры,Вся жизнь — как звезды золотой накал,До горькой минуты, приход которой,Счастливец, он, спящий, и не узнал…Да, если твердят о таланте иль гении,Как будто подглядывая в окно,Мне хочется к черту смести все пренияСо всякими сплетнями заодно!Как жил он? Что думал? И чем дышал?Ответит лишь дело его живоеДа пламя души. Ведь своей душоюХудожник творения создавал!1975 г.

ЛУННЫЙ ВЕЧЕР

Закат хрустально-алый мостНад речкой воздвигает,И вверх в сопровожденье звёздЛуна, поднявшись в полный рост,Торжественно шагает.Ей все принадлежат сердцаИ замки на планете,А у тебя же ни дворца,И, кроме одного певца,Нет никого на свете.Но это, право, не беда,Взвей гордость, словно стяг.Один, он тоже иногдаУж не такой пустяк!Готов я верить и любить,О бедах не трубя.Одно не знаю: как мне быть?Какую песню сочинить,Достойную тебя?Твои слова, улыбки, взглядЯ в сердце собирал,И, встреться мы лет сто назад,Я так бы написал:Всегда поэзии полна,То холодна, то страстна,Ты — как полночная лунаТаинственно-прекрасна!А впрочем, и средь наших днейГорит живая сила:И горделиво-светлой ейТы, с строгой скромностью своей,Навряд ли б уступила.Ведь гордо-чистая лунаСредь всех других планетОдной лишь стороной видна,Другой как словно нет.А та, другая, для кого,Где все темно и строго?Для неба или для того,Кто всех дороже. Для него —Сверхдруга или Бога!Луна одна и ты — одна.И знаю я: твой взгляд,Твоя дневная сторонаИ звёздно-тайная странаЛишь мне принадлежат!И так как в верности своейТы, как луна, тверда,Живи ж средь песен и людейИ ныне, и всегда!А если вечность обойдётКапризно стороноюИ бабка старая придётС железною клюкою,Ну что ж, не нам белеть, как снег!Мир вечен — как замечено,Как горы, как движенье рек.В моих стихах тебе навекБессмертье обеспечено!1992 г.

ЛЕДЯНАЯ БАЛЛАДА

Льды все туже сжимает круг,Весь экипаж по тревоге собран.Словно от чьих-то гигантских рук,Трещат парохода седые ребра.Воет пурга среди колких льдов,Злая насмешка слышится в голосе:— Ну что, капитан Георгий Седов,Кончил отныне мечтать о полюсе?Зря она, старая, глотку рвёт,Неужто и вправду ей непонятно,Что раньше растает полярный лёд,Чем лейтенант повернёт обратно!Команда — к Таймыру, назад, гуськом!А он оставит лишь компас, карты,Двух добровольцев, верёвку, нартыИ к полюсу дальше пойдёт пешком!Фрам — капитанский косматый пёс,Идти с командой назад не согласен.Где быть ему? Это смешной вопрос!Он даже с презреньем наморщил нос,Ему-то вопрос абсолютно ясен!Встал впереди на привычном местеИ на хозяина так взглянул,Что тот лишь с улыбкой рукой махнул:— Ладно, чего уж… Вместе так вместе!Одежда твердеет, как жесть под ветром,А мгла не шутит, а холод жжёт,И надо не девять взять километров,Не девяносто, а — девятьсот!Но если на трудной стоишь дорогеИ светит мечта тебе, как звезда,То ты ни трусости, ни тревогиНе выберешь в спутники никогда!Вперёд, вперёд, по торосистым льдам!От стужи хрипит глуховатый голос.Седов ещё шутит: — Ну что, брат Фрам,Отыщешь по нюху Северный полюс?Чёрную шерсть опушил мороз,Но Фрам ничего — моряк не скулящий.И пусть он всего лишь навсего пёс —Он путешественник настоящий!Снова медведем ревёт пурга,Пища — худое подобье рыбы.Седов бы любого сломил врага:И холод, и голод. Но вот цинга…И ноги, распухшие, точно глыбы…Матрос расстроенно-озабочен,Сказал: — Не стряслось бы какой беды.Путь ещё дальний, а вы не очень…А полюс… Да бог с ним! Ведь там, между прочим,Все то же: ни крыши и ни еды…Добрый, но, право, смешной народ!Неужто и вправду им непонятно,Что раньше растает полярный лёд,Чем капитан повернёт обратно!И, лёжа на нартах, он все в метель,Сверяясь с картой, смотрел упрямо,Смотрел и щурился, как в прицел,Как будто бы видел во мраке цель,Там, впереди, меж ушами Фрама.Солнце все ниже… Мигнуло — и прочь…Пожалуй, шансов уже никаких.Над головой — полярная ночь,И в сутки — по рыбине на двоих…Полюс по-прежнему впереди.Седов приподнялся над изголовьем:— Кажется, баста! Конец пути…Эх, я бы добрался, сумел дойти,Когда б на недельку ещё здоровья…Месяц жёлтым горел огнём,Будто маяк во мгле океана.Боцман лоб осенил крестом:— Ну вот и нет у нас капитана!Последний и вечный его покой:Холм изо льда под салют прощальный,При свете месяца как хрустальный,Зеленоватый и голубой…Молча в обратный путь собрались.Горько, да надо спешить, однако.Боцман, льдинку смахнув с ресниц,Сказал чуть слышно: — Пошли, собака!Их дома дела и семейства ждут,У Фрама же нет ничего дороже,Чем друг, что навеки остался тут,И люди напрасно его зовут:Фрам уйти от него не может!Снова кричат ему, странный народ,Неужто и вправду им непонятно,Что раньше растает полярный лёд,Чем Фрам хоть на шаг повернёт обратно!Взобрался на холм, заскользив отчаянно,Улёгся и замер там недвижим,Как будто бы телом хотел своимЕщё отогреть своего хозяина.Шаги умолкли, и лишь морозДа ветер, в смятенье притихший рядом,Видели, как костенеющий пёсСвою последнюю службу нёс,Уставясь в сумрак стеклянным взглядом.Льдина кружится, кружат года,Кружатся звезды над облаками…И внукам бессоннейшими ночами,Быть может, увидится иногда,Как медленно к солнцу плывут из мракаГерой, чьё имя хранит народ,И Фрам — замечательная собака,Как чёрный памятник вросшая в лёд!1969 г.

НОЧНАЯ ПЕСНЯ

Фиолетовый вечер забрался в сад,Рассыпая пушинками сновиденья.А деревья все шепчутся и не спят,А деревья любуются на закат,И кивают, и щурятся с наслажденьем.— Спать пора, — прошептал, улыбаясь, вечер,Он приятелю синим платком махнул,И тогда, по-разбойничьи свистнув, ветерПодлетел и багровый закат задул.Покружил и умчал по дороге прочь.Сразу стало темно и пустынно даже.Это в чёрных одеждах шагнула ночьИ развесила мрак, как густую пряжу.И от этой сгустившейся темноты,Что застыла недвижно, как в карауле,Все деревья, все травы и все цветыТихо-тихо ресницы свои сомкнули.А чтоб спать им светло и спокойно былоИ никто не нарушил бы тишину,Ночь бесшумно созвездья вверху включилаИ большую оранжевую луну.Всюду блики: по саду и у крылечка,Будто кто-то швырнул миллион монет.За оврагом, притихшая сонно речка,Словно мокрый асфальт, отражает свет,У рябины во мраке дрожат рубиныТемно-красным огнём. А внизу под нейСруб колодца, как горло бутылки винной,Что закопана в землю до вешних дней.В вышину, точно в вечность, раскрыты двери.Над кустами качается лунный дым,И трава, будто мех дорогого зверя,Отливает то синим, то золотым…Красота — все загадочней, ярче, шире,Словно всюду от счастья висят ключи.Тонко звезды позванивают в эфире…И затмить красоту эту может в миреЛишь любовь, что шагнёт вдруг к тебе в ночи!1976 г.

БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ И ЛЮБВИ

IМетель ревёт, как седой исполин,Вторые сутки не утихая,Ревёт как пятьсот самолётных турбин,И нет ей, проклятой, конца и края!Пляшет огромным белым костром,Глушит моторы и гасит фары.В замяти снежной аэродром,Служебные здания и ангары.В прокуренной комнате тусклый свет,Вторые сутки не спит радист,Он ловит, он слушает треск и свист,Все ждут напряжённо: жив или нет?Радист кивает: — Пока ещё да,Но боль ему не даёт распрямиться.А он ещё шутит: мол, вот беда —Левая плоскость моя никуда!Скорее всего, перелом ключицы…Где-то буран, ни огня, ни звездыНад местом аварии самолёта.Лишь снег заметает обломков следыДа замерзающего пилота.Ищут тракторы день и ночь,Да только впустую. До слез обидно.Разве найти тут, разве помочь —Руки в полуметре от фар не видно?А он понимает, а он и не ждёт,Лёжа в ложбинке, что станет гробом.Трактор если даже придёт,То все равно в двух шагах пройдётИ не заметит его под сугробом.Сейчас любая зазря операция.И всё-таки жизнь покуда слышна.Слышна, ведь его портативная рацияЧудом каким-то, но спасена.Встать бы, но боль обжигает бок,Тёплой крови полон сапог,Она, остывая, смерзается в лёд,Снег набивается в нос и рот.Что перебито? Понять нельзя,Но только не двинуться, не шагнуть!Вот и окончен, видать, твой путь!А где-то сынишка, жена, друзья…Где-то комната, свет, тепло…Не надо об этом! В глазах темнеет…Снегом, наверно, на метр замело.Тело сонливо деревенеет…А в шлемофоне звучат слова:— Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! —Тупо кружится голова…— Алло! Мужайся! Тебя разыщут!.. —Мужайся? Да что он, пацан или трус?!В каких ведь бывал переделках грозных.— Спасибо… Вас понял… Пока держусь! —А про себя добавляет: «Боюсь,Что будет все, кажется, слишком поздно…»Совсем чугунная голова.Кончаются в рации батареи.Их хватит ещё на час или два.Как бревна руки… спина немеет…— Алло! — это, кажется, генерал.— Держитесь, родной, вас найдут, откопают…-Странно: слова звенят, как кристалл,Бьются, стучат, как в броню металл,А в мозг остывший почти не влетают…Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,Как мало, наверное, необходимо:Замёрзнув вконец, оказаться в тепле,Где доброе слово да чай на столе,Спирта глоток да затяжка дыма…Опять в шлемофоне шуршит тишина.Потом сквозь метельное завыванье:— Алло! Здесь в рубке твоя жена!Сейчас ты услышишь её. Вниманье! —С минуту гуденье тугой волны,Какие-то шорохи, трески, писки,И вдруг далёкий голос жены,До боли знакомый, до жути близкий!— Не знаю, что делать и что сказать.Милый, ты сам ведь отлично знаешь,Что, если даже совсем замерзаешь,Надо выдержать, устоять! —Хорошая, светлая, дорогая!Ну как объяснить ей в конце концов,Что он не нарочно же здесь погибает,Что боль даже слабо вздохнуть мешаетИ правде надо смотреть в лицо.— Послушай! Синоптики дали ответ:Буран окончится через сутки.Продержишься? Да?— К сожалению, нет…— Как нет? Да ты не в своём рассудке! —Увы, все глуше звучат слова.Развязка, вот она — как ни тяжко.Живёт ещё только одна голова,А тело — остывшая деревяшка.А голос кричит: — Ты слышишь, ты слышишь?!Держись! Часов через пять рассвет.Ведь ты же живёшь ещё! Ты же дышишь?!Ну есть ли хоть шанс?— К сожалению, нет… —Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.Как трудно последний привет послать!И вдруг: — Раз так, я должна сказать! —Голос резкий, нельзя узнать.Странно. Что это может значить?— Поверь, мне горько тебе говорить.Ещё вчера я б от страха скрыла.Но раз ты сказал, что тебе не дожить,То лучше, чтоб после себя не корить,Сказать тебе коротко все, что было.Знай же, что я дрянная женаИ стою любого худого слова.Я вот уже год тебе невернаИ вот уже год, как люблю другого!О, как я страдала, встречая пламяТвоих горячих восточных глаз. —Он молча слушал её рассказ,Слушал, может, в последний раз,Сухую былинку зажав зубами.— Вот так целый год я лгала, скрывала,Но это от страха, а не со зла.— Скажи мне имя!..-Она помолчала,Потом, как ударив, имя сказала,Лучшего друга его назвала!Затем добавила торопливо:— Мы улетаем на днях на юг.Здесь трудно нам было бы жить счастливо.Быть может, все это не так красиво,Но он не совсем уж бесчестный друг.Он просто не смел бы, не мог, как и я,Выдержать, встретясь с твоими глазами.За сына не бойся. Он едет с нами.Теперь все заново: жизнь и семья.Прости, не ко времени эти слова.Но больше не будет иного времени. —Он слушает молча. Горит голова…И словно бы молот стучит по темени…— Как жаль, что тебе ничем не поможешь!Судьба перепутала все пути.Прощай! Не сердись и прости, если можешь!За подлость и радость мою прости! —Полгода прошло или полчаса?Наверно, кончились батареи.Все дальше, все тише шумы… голоса…Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!Оно грохочет и бьёт в виски!Оно полыхает огнём и ядом.Оно разрывается на куски!Что больше в нем: ярости или тоски?Взвешивать поздно, да и не надо!Обида волной заливает кровь.Перед глазами сплошной туман.Где дружба на свете и где любовь?Их нету! И ветер как эхо вновь:Их нету! Все подлость и все обман!Ему в снегу суждено подыхать,Как псу, коченея под стоны вьюги,Чтоб два предателя там, на юге,Со смехом бутылку открыв на досуге,Могли поминки по нем справлять?!Они совсем затиранят мальцаИ будут усердствовать до конца,Чтоб вбить ему в голову имя другогоИ вырвать из памяти имя отца!И всё-таки светлая вера данаДушонке трехлетнего пацана.Сын слушает гул самолётов и ждёт.А он замерзает, а он не придёт!Сердце грохочет, стучит в виски,Взведённое, словно курок нагана.От нежности, ярости и тоскиОно разрывается на куски.А всё-таки рано сдаваться, рано!Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!Чудо? Вы скажете, нужно чудо?Так пусть же! Считайте, что чудо есть!Надо любою ценой поднятьсяИ, всем существом устремясь вперёд,Грудью от мёрзлой земли оторваться,Как самолёт, что не хочет сдаваться,А сбитый, снова идёт на взлёт!Боль подступает такая, что кажется,Замертво рухнешь в сугроб ничком!И всё-таки он, хрипя, поднимается.Чудо, как видите, совершается!Впрочем, о чуде потом, потом…Швыряет буран ледяную соль,Но тело горит, будто жарким летом,Сердце колотится в горле где-то,Багровая ярость да чёрная боль!Вдали сквозь дикую карусельГлаза мальчишки, что верно ждут,Они большие, во всю метель,Они, как компас, его ведут!— Не выйдет! Неправда, не пропаду! —Он жив. Он двигается, ползёт!Встаёт, качается на ходу,Падает снова и вновь встаёт…
II
К полудню буран захирел и сдал.Упал и рассыпался вдруг на части.Упал, будто срезанный наповал,Выпустив солнце из белой пасти.Он сдал в предчувствии скорой весны,Оставив после ночной операцииНа чахлых кустах клочки седины,Как белые флаги капитуляции.Идёт на бреющем вертолёт,Ломая безмолвие тишины.Шестой разворот, седьмой разворот,Он ищет… ищет… и вот, и вот —Тёмная точка средь белизны!Скорее! От рёва земля тряслась.Скорее! Ну что там: зверь? Человек?Точка качнулась, приподняласьИ рухнула снова в глубокий снег…Все ближе, все ниже… Довольно! Стоп!Ровно и плавно гудят машины.И первой без лесенки прямо в сугробМетнулась женщина из кабины!Припала к мужу: — Ты жив, ты жив!Я знала… Все будет так, не иначе!.. —И, шею бережно обхватив,Что-то шептала, смеясь и плача.Дрожа, целовала, как в полусне,Замёрзшие руки, лицо и губы.А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:— Не смей… Ты сама же сказала мне…— Молчи! Не надо! Все бред, все бред!Какой же меркой меня ты мерил?Как мог ты верить?! А впрочем, нет,Какое счастье, что ты поверил!Я знала, я знала характер твой!Все рушилось, гибло… хоть вой, хоть реви!И нужен был шанс, последний, любой!А ненависть может гореть поройДаже сильней любви!И вот говорю, а сама трясусь,Играю какого-то подлеца.И все боюсь, что сейчас сорвусь,Что-нибудь выкрикну, разревусь,Не выдержав до конца!Прости же за горечь, любимый мой!Всю жизнь за один, за один твой взгляд,Да я, как дура, пойду за тобой,Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад! —И были такими глаза её,Глаза, что любили и тосковали,Таким они светом сейчас сияли,Что он посмотрел в них и понял все!И, полузамёрзший, полуживой,Он стал вдруг счастливейшим на планете.Ненависть, как ни сильна порой,Не самая сильная вещь на свете!1966 г.

СУДУ ПОТОМКОВ

Истории кружится колесоПёстрое, как колесо обозрения.Кого-то — наверх, прямо к солнцу, в гении,Кого-то в подвал. И на этом все.Разгрузит и, новых взяв пассажиров,Опять начнёт не спеша кружить.И снова: кому-то — венки кумиров,Кому-то никем и нигде не быть.А сами при жизни иные душиИз зависти что-нибудь да налгут,Напакостят, где-то почти придушатИль нежно помоями обольют.О битвах в гражданскую, о революции —О, как научились судить-рядить!И зло, будто вынесли резолюцию:«Зачистить в преступники! Заклеймить!»Ну, а кого заклеймить, простите?Всех тех, кто вершили и кто решали,И холодно в бронзе или гранитеПотом с пьедесталов на нас взирали?!Иль тех, кто под небом тоскливо-грознымСтыл в мокрых окопах и вшей питал,Кто в визге свинца и жару тифозномЖивот свой за светлое дело клал?!Неужто и впрямь они виноватыВ том, что шагали в крови и мгле,И верили чисто, светло и святоВ свободу и равенство на земле?!Так как же, простите за резкость, можноПлевать чуть не в лица отцам своимЗа то, что в пути их сурово-сложномМаршрут оказался вдруг в чем-то ложнымИ столько надежд обратилось в дым!Однако, быть может, идеи теМогли бы созреть до больших свершений,Когда б не «великий восточный гений»,Приведший те замыслы к пустоте.Нет, даже не так, а к абсурду просто:Ведь самый высокий духовный свет,Вдруг сжатый и грубо лишённый роста,Стал бледной коптилкой на много лет.Но главный трагизм заключается в том,Что тот, кто сражался за свет Свободы,Смотрел на неё и на жизнь народаСквозь прутья седой Колымы потом.Так можно ль позволить, чтоб так упрямо,Калеча заведомо суть идей,Стремились столкнуть беспощадно в ямуВсех вместе: и жертвы, и палачей!Взгляните, взгляните: из тишиныУ братских могил, словно став парадом,Лихие бойцы гражданской войныГлядят на нас строгим и добрым взглядом.И сколько погоды бы ни менялись,Запомните, люди, их имена!Склонись перед ними, моя страна,Они ведь за счастье твоё сражались!1991 г.