Шурин дал ему тысячу долларов на мелкие дорожные расходы, и деньги, которые казались преогромной суммой, когда он брал их, испаряются прямо на глазах. Когда он только прибыл сюда, Салим, побоявшись, что его примут за дешевого араба, то и дело давал на чай, всем и вся, с кем сталкивался, раздавал долларовые бумажки. А потом он решил, что его «имеют», как тут говорят, может, даже смеются у него за спиной, и совсем перестал это делать.

В первую свою поездку в подземке он потерялся и опоздал на встречу, теперь он ездит на такси, только когда нет другого выхода, а в остальное время ходит пешком. Он, спотыкаясь, входит в слишком жарко натопленные офисы (щеки у него окоченели от холода), потеет в тяжелом пальто, а ботинки у него отсырели от слякоти; и когда, дуя вдоль авеню (которые идут с севера на юг, а стриты – с запада на восток – вот как все просто, и Салим всегда знает, куда ему повернуться так, чтобы стать лицом к Мекке), ветры бьют его по щекам снегом.

Он никогда не ест в отеле (потому что, пусть партнеры Фуада и платят за номер, еду Салим должен покупать сам), нет, он покупает себе провизию в жарких закусочных, где готовят фалафель, и в мелких продуктовых лавках. Многие дни он проносил еду к себе наверх тайком, под полой, пока не понял, что никому нет до этого дела. И все равно ему не по себе, когда он вносит пакеты с едой в тускло освещенный лифт (Салиму всегда приходится нагибаться, чтобы найти нужную кнопку, нажав которую он попадет на свой этаж), а потом в крохотную белую комнатушку, куда его поселили.

Салим расстроен. Факс, который ждал его, когда он проснулся, был краткий, и слова звучали попеременно то с упреком, то строго, то разочарованно: Салим всех подводит – свою сестру, Фуада, деловых партнеров Фуада, султанат Оман, весь арабский мир. Если Салим не способен получить заказы, Фуад сочтет, что свободен от своих обязательств держать его на работе. Они полагаются на него. Его отель обходится слишком дорого. На что Салим разбрасывает там их деньги, живет себе как султан в Америке? Салим прочел факс в своей комнате (которая всегда была жаркой и душной, поэтому вчера вечером он открыл окно, и теперь в ней слишком холодно) и сидел потом неподвижно, а на лице у него застыло ужасное страдание.

А потом Салим идет в центр, прижимает к себе чемодан с образцами, словно в нем рубины и брильянты, вышагивает по холоду квартал за кварталом, пока не приходит к приземистому зданию на углу Бродвея и 19-й стрит. Он поднимается по лестнице на четвертый этаж, в офис «Панглобал Импорт».

Офис пыльный и грязный, сомнительный на вид, но Салим знает, что «Панглобал» распоряжается почти половиной всех декоративных безделушек, которые привозят в США с Ближнего Востока. Настоящий заказ, значительный заказ от «Панглобал» может окупить поездку Салима, обратить поражение в успех, и поэтому Салим сидит на неудобном деревянном стуле в приемной, неловко поставив на колени чемодан, и смотрит на средних лет женщину со слишком яркими крашенными хной волосами, которая возвышается за столом и сморкается в один «клинекс» за другим. Высморкавшись, она вытирает нос и бросает «клинекс» в корзину.

Салим пришел сюда ровно в десять тридцать, за полчаса до назначенной встречи. И теперь он ждет, краснеет, его знобит, и он думает, не начинается ли у него лихорадка. Медленно тикают минуты.

Салим смотрит на часы. Потом откашливается.

Женщина за столом смотрит на него свирепо.

– Да? – говорит она. Звучит как «га».

– Одиннадцать тридцать пять, – говорит Салим. Женщина смотрит на настенные часы и говорит снова:

– Га.

– Мне назначено на одиннадцать. – Салим примирительно улыбается.

– Мистер Блэндинг знает, что вы здесь, – неодобрительно отвечает она («Мыста Бэдыг зна шо ы сесь»).

Салим берет со стола старый номер «Нью-Йорк пост». Он читает по-английски хуже, чем говорит, и с трудом продирается через статью, словно разгадывает кроссворд. Он ждет – пухлый молодой человек с глазами обиженного щенка, – переводит взгляд со своих наручных часов на настенные.

В половине первого из кабинета выходят двое мужчин. Они громко разговаривают, тарабанят что-то на американском. Один из них, крупный и с пивным брюхом, жует нераскуренную сигару. Проходя через приемную, он бросает взгляд на Салима. Женщине за столом он советует попробовать лимонный сок и цинк, ведь его сестра свято верит в силу цинка и витамина С. Женщина обещает, мол, так и сделает, и протягивает ему несколько конвертов. Он убирает их в карман, а затем он и тот, другой, выходят в коридор. Звук их смеха исчезает на лестнице.

Час дня. Женщина открывает ящик стола и достает оттуда большой бумажный пакет, а из него – несколько бутербродов, яблоко и «милки вей». Из стола появляется пластиковая бутылочка со свежевыжатым апельсиновым соком.

– Извините, – говорит Салим, – не могли бы вы позвонить мистеру Блэндингу и сказать, что я все еще жду?

Женщина поднимает на него взгляд, словно удивлена, что он все еще здесь, словно последние два с половиной часа они не сидели в пяти футах друг от друга.

– Он ушел на ленч, – говорит она («Ун уол на леч»). Салим понимает, нутром чувствует, что Блэндинг – это и есть тот человек с нераскуренной сигарой.

– Когда он вернется?

Она пожимает плечами, откусывает от бутерброда.

– Остаток дня у него весь расписан, – говорит она («Осаток ня у его есь расысан»).

– Он примет меня, когда вернется? – спрашивает Салим. Она пожимает плечами, сморкается.

Салим голоден, в животе у него бурчит, а еще – разочарован и преисполнен бессилия.

В три часа женщина поднимает глаза и говорит:

– Ун нэ венеся.

– Простите?

– Мыста Бэдыг. Ун нэ вернеся сеоня.

– Могу я договориться о встрече на завтра?