Качка все усиливалась, и на следующий вечер, когда главный инженер почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы пойти на обед, стюарды поливали скатерти водой, чтобы по ним не скользили тарелки.

Капитан Огилви осведомился о его здоровье. В голосе капитана звучало неподдельное сочувствие. Но главный инженер приписал это всеобщему облегчению от того, что сумасшедший доктор со своей яхтой остался за кормой и через четыре дня им предстояло миновать Кейптаун. Длинный переход в семнадцать дней завершится; еще через две недели они будут в Персидском заливе.

После обеда разговор зашел о погоде. Инженеры и младшие техники ушли, но главный инженер остался с Огилви и палубными офицерами, которые разговаривали о надвигающемся шторме. Он любил наблюдать, как люди используют информацию, которую им сообщают его электронные приборы.

Огилви послал кадета на мостик за последними картами погоды, и, когда карты принесли, офицеры расстелили их на кофейном столике в гостиной и собрались вокруг. Капитан обратил их внимание на изобары, которые показывали, что циклон продолжает углубляться, быстро перемещаясь на восток от места, где в последний раз зафиксировали его местонахождение, — в 1400 милях точно к западу от Кейптауна.

Огилви проследил путь циклона на каждой из карт своим толстым, сморщенным пальцем и сказал:

— Южноатлантический антициклон ничуть не уменьшил его скорости. Но теперь он по каким-то причинам остановился.

— Мощный антициклон у мыса Доброй Надежды, — заметил первый офицер. — Тысяча тридцать миллибар.

— Думаю, что циклон останется на месте, пока мы не минуем его, или, возможно, отойдет к северу, — добавил второй офицер.

Первый офицер взял спутниковую фотографию и стал рассматривать огромное атмосферное завихрение.

— Что, плохо? — спросил главный инженер.

— Плохо? — Огилви показал на карту волн. — Сообщают, что в эпицентре волны достигают десятиметровой высоты — тридцать футов — вдобавок к подводным валам. Если бы мы находились на другом корабле, я бы, конечно, согласился, что нужно уважать могущество океана. — Он кинул карту на стол. — Но мы плывем на «Левиафане». Шторм не причинит нам никаких хлопот, кроме лишних затрат на горючее. Второй, вам, наверно, придется подсчитать их.

— Да, сэр.

Музыкально позвякивая, пустые кофейные чашки скользили по полированному столу к его краю. Огилви улыбнулся, когда второй офицер протянул руку, чтобы остановить их.

— Качка, — сказал он. — Умник, вы наблюдаете редкое событие в жизни «Левиафана». Можете им наслаждаться.

Нос поднялся на градус-другой, затем опустился на столь же незначительную величину. У главного инженера возникло странное ощущение, что остальные офицеры рады напоминанию о том, что они находятся на борту судна, на которое, хотя и очень слабо, влияют движения водных масс. Он в очередной раз подумал, насколько же молоды все подчиненные Огилви.

Первый офицер позвонил на мостик и поговорил с третьим офицером, стоявшим на вахте.

— Подводные валы движутся на запад, — сообщил он, — но ветер сейчас дует с юга. — Его обычная бесстрастность, казалось, сменилась возбуждением в предвкушении надвигающегося шторма.

— Грядет буря, — объявил Огилви.

Главный инженер принадлежал к поколению между этими юными офицерами и Огилви — поколению, которое связывало старые и новые времена. Служа на многих кораблях, он повидал достаточно капитанов, чтобы понимать, как жизнь сделала старого ублюдка и тирана таким, каков он есть. Но кто будет командовать «Левиафаном», когда Старик уйдет?

Огилви смотрел с высоты своего роста на карты, разложенные на кофейном столике. Неожиданно он смахнул их в сторону.

— Шторм надвигается, — объявил он.

Никто не спросил; откуда он знает.

В ту ночь качка усилилась, и к рассвету весь корабль дрожал от регулярных колебаний. Главный инженер плохо спал, но не от тошноты. Ему не давало заснуть ожидание очередного подъема носа танкера. Его руки напрягались каждый раз, когда «Левиафан» достигал высшей точки подъема, чтобы, упав с высоты, обрушиться на волны, как чудовищный паровой молот.

Наконец на рассвете, отчаявшись заснуть, он оделся потеплее и с первыми лучами солнца поднялся на мостик.

Он облокотился о поручень, подставив лицо резкому холодному ветру, и стал наблюдать за величественными подъемами и медленными спусками огромного тупого носа корабля. Каждый раз, когда «Левиафан» погружался в водяную яму, к небу взлетали тучи брызг, в которые превращались тонны воды под тяжестью корабля.

Огромные рваные волны могучими рядами покрывали поверхность океана. Когда какая-нибудь волна поднималась выше, чем остальные, сильный ветер в наказание за дерзость срывал с нее шапку пены.