Епископа очень рассердило, что какие-то "поганые" надгробия торчат на православном кладбище, и он, недолго думая, отдал приказ своим слугам изрубить эти "неправильные" надмогильные памятники на дрова и сварить на них ему обед.

Читатель, а вы, часом, не слыхали от наших батюшек сетований по поводу вандализма на кладбищах, воздыханий о губительном наследии советского безбожия, о засилии бездуховности? Высокодуховный епископ Дмитрий приготовил себе обед на чужих могилах задолго до советской власти.

Вскорости прибежали люди с известием, что к селу от нескольких языческих деревень движется огромная толпа, вооружённая кто чем (кое-где мелькали даже пращуровы мечи). Язычники, запыхавшись, выдавили из себя вестники, выглядят очень злыми, можно даже сказать, разъярёнными…

С чего бы это, а, читатель?

Пришлось его преосвященству, бросив недоеденный обед — ужасная утрата! — в панике бежать из села Сарлеях. Толпа долго гналась за ним, но удовлетворилась несчастным пономарём из обслуги, выпавшим из мчавшейся во весь дух брички. Бедолагу убили на месте. Вслед епископу стреляли из луков и даже из ружей, но не попали. К сожалению.

Что за донос настрочил преподобный Дмитрий в Синод! Обширный, прочувствованный. Были там и "волшебники", которые, мол, у "идолаторов" вместо попов, и их подстрекательство. Причиной нападения он полагал слух, прошедший по волости, что "едет архиерей крестить с салдаты".

Язычники, мол, и постановили, что ежели "точию с салдаты, то все созжемся на овинах, а если не с салдаты, то убием его и до смерти".

Мне отчего-то кажется, читатель, что почтенный архиерей перемудрил. Представьте, что, придя на кладбище к родным могилкам, вы видите там незнакомого типа, который разложил костерок из столика и скамейки, уселся на поваленный памятник и жарит над костерком шашлычок.

Уверен, чтоб дойти до состояния терюшевских язычников, вам не понадобится ни подстрекательство "волшебников", ни слухи.

Это даже если позабыть, что, как мы уже говорили, кладбища во многом заменили последним язычникам святилища.

Чем-то не угодил преосвященному Дмитрию и управитель какого-то местного "князь Григория", про которого святой отец только и сообщает, что он-де выдает себя за "грузинца", но, поскольку ни к исповеди не ходит, ни духовного отца не посещает, то явно с ним что-то не так — армянин или персиянин. С его-де попустительства и процветает идолопоклонство в волости.

Мигом для усовещения закореневших нехристей была собрана команда, так сказать, опытных богословов под началом премьер-майора Юнгера.

Толпа — ох, уж гордыня языческая! — встретила премьер-майора Юнгера с рогатинами, ножами, древними мечами, луками и малочисленным огнестрелом. В ходе начавшейся дискуссии очень быстро было установлено, что дубины, мечи, стрелы и рогатины в качестве богословских аргументов сильно уступают воинской дисциплине и слаженному залпу.

Толпа обратилась в бегство. Премьер-майор докладывал, что во встретившей его толпе было 1000 человек, пленными взято 136, из коих раненными 31, убито 35, в его команде ранено пятеро. В этом ряду цифр сильнейшее сомнение вызывает первоначальная численность нападавших "идолопоклонников".

Вряд ли премьер-майор скомандовал противнику перед боем "Ррас-счи-тайсь!". Судя по количеству пленных и убитых, в толпе было много меньше народу, вдвое-втрое. Ну да хотя господин Юнгер и был всего лишь премьер-майором, цифры он уже наловчился приводить в отчётах самые, как выразился бы историк и писатель Андрей Валентинов, что ни на есть генеральские.

Герр Юнгер мог благоразумно предположить, что уцелевшие язычники не будут по такому поводу подавать жалобу его непосредственному командованию — так что ж и не представить свою доблесть в наилучшем виде, коли есть случай?

Дальше всё пошло самым понятным, можно даже сказать, естественным образом. Прикладами и штыками загоняли нехристей в воду, попы подбадривали, обещали отпущение всех грехов и провинностей новкрещёным. Ни в какую не желавших идти под крест упрямцев заковали в железо и отправили мерять ногами казенные вёрсты до суровых сибирских краёв.

Суровей же всех обрушились на вожака, поднявшего народ на сопротивление крестителям премьер-майора Юнгера. Звали его Несмеяном Кривым. Смелого человека, поднявшего односельчан защищать родную веру, сожгли заживо в срубе.

Мы знаем его имя — хвала Богам. Мы можем помянуть его. Пусть же живёт оно в памяти потомков. Несмеян Кривой — последний борец и мученик, погибший за родную веру.

История эта приводится у Сергея Михайловича Соловьёва, в его "Истории России". Маститый историк поражён и, судя по тону, которым рассказывает об этом происшествии, не знает, что и думать и верить ли в язычников в XVIII веке.

Мы же, проследившие все эти чёрные годы, от времен Богомила Соловья до Несмеяна Кривого, пожалуй, не станем так сильно удивляться. Когда же почтенный историк высказывает предположение, что перед нами — остатки той самой языческой Руси князя Пургаса, пожалуй, что и согласимся с ним.