Шрифт:
Он выхватил из высокой травы и надел через плечо большущий сверкающий барабан.
— Тилька-а…— ахнул Владик.
— А кто же еще!
— Как это ты… получился?
— Потому что я хотел стать настоящим! Я в бутылке спрятался под корабликом и ногами за руль зацепился, чтобы о стенку не длинькнуться. А когда бутылка лопнула, меня ка-ак кинет! Вон туда, в траву! Воздушной волной! Я же не знал, что бутылка в воздухе разорвется. Думал, что мне совсем длинь…
— Тут такая заваруха была… — сказал Владик.
— Я все видел, — отозвался Тилька. — И как ты о тень дзынькнулся. Думал сперва, ты совсем вдребез-з-зги.
— О какую тень? — удивился Владик.
— Ты разве ничего не понял? Тень от веревки. Она качалась на траве. А когда ты зацепился, она — динь! — и пропала.
— Чертовы веревочницы! — сказала Ника. — Завтра я объявлю им решительную войну. А пока пора домой… Владик, дай Тильке рубашку, она ему до колен будет, сойдет за весь костюм.
Владик остался в майке. Тильку обрядили. Он сказал капризно:
— Как платье. Все смотреть будут.
— Смотреть будут на твой барабан. А тебя из-за него и не видать почти, ты еще маленький, — разъяснила Ника.
— Не такой уж я маленький. Я в первый класс пойду. Должны принять, сейчас еще самое начало учебного года.
— А жить-то где будешь? — спохватился Владик.
— Как где? У стекольного мастера. Я же все-таки его ребенок!
Ника ехидно сказала:
— Теперь-то он тебя сможет воспитывать как надо.
— Динь-да? — опасливо отозвался Тилька. — Ну уж фигушки вам стеклянные…
— Пошли! — скомандовала Ника.
И они опять двинулись через пустырь. Впереди — веселый барабанщик в длинной голубой рубашке и с белым барабаном, на котором сияли хрустальные обручи. Шагах в пяти от барабанщика — Владик и Ника. Владик уже не держался за Нику, но все еще прихрамывал и морщился.
Один раз охнул.
— Не стони, не стони, — сказала Ника. — Кости целы, остальное заживет.
— Ох и зануда, — сказал Владик. Тилька оглянулся на них:
— Опять ругаетесь?
— Да нет, что ты! — по привычке сказали Ника и Владик. Посмотрели друг на друга и засмеялись. Но потом все-таки показали друг другу языки.
— Что это у тебя с языком? — удивился Владик. — Совершенно синий!
— Я же грифель мусолила. Забыл?
— Да? А я думал…
— Что ты думал? Владик усмехнулся:
— Когда я маленький был, меня пугали: если буду ругаться или что-нибудь нехорошее говорить, язык посинеет и отвалится…
— А что я такое нехорошее сказала?
— То, что Гоша не вернется! Разве не говорила?
— Я же не точно. Просто я сомневалась, — примирительно сказала Ника.
— А теперь? — быстро спросил Владик. — Сомневаешься?
Ника подумала и осторожно призналась:
— Немножко…
— Он вернется, — тихо сказал Владик.
— Обяз-зательно, — подал голос Тилька и стукнул в барабан.
— Ну и хорошо, — отозвалась Ника.
— По-моему, он вернется… — Владик остановился.— А как же иначе? Я же ему рифму придумал.
Ника молчала, будто не решалась спросить. Но через минуту все же спросила:
— А… что за рифма?
Потом отвернулась и стала щелкать рогаткой по головкам белоцвета.
«Ни единому человеку не скажу», — вспомнил Владик разговор с Гошей.
«Ну, почему ни единому. Надежному-то можно. Если он… это самое… скажем, твой хороший друг».
Владик опять взялся за Никино плечо. И сказал:
…«Кречет»! Лети мне навстречу..»И тогда он, и Ника, и Тилька услышали сперва летящий шелест, потом шум рвущегося воздуха и голос ветра среди надутого полотна и натянутых тросов.
И солнце закрыли вырастающие паруса.
1983 г.