На самом деле, меня мало интересовала обсуждаемая проблема. Какая мне (да и нам обоим) была разница: пансионат «Зуево» или старый дом на проспекте Карла Маркса? В известном смысле пансионат даже лучше. Но я видел, что ему – очень не хочется уезжать (по каким причинам – неважно), и мне было интересно узнать, как далеко способен он зайти в этом своем нежелании.

Видимо, он внимательно наблюдал за моим лицом, но понял мою озабоченность совсем неправильно.

– Вы совершенно напрасно сомневаетесь в моей решимости, – произнес он почти высокомерно. – Если я сказал «нет», значит так оно и будет. Меня нельзя запугать.

Это, вдруг прорвавшееся, высокомерие поразило меня. Да, он сильно переменился за последние дни. Временами я переставал понимать его. И уж во всяком случае я перестал видеть его насквозь, как это было еще совсем недавно.

– Хм, – я решил слегка подзавести его. Он сразу вспомнил свое собственное «хм» и завелся мгновенно.

– Я повторяю вам: меня нельзя запугать! – Однако же он тут же спохватился и сказал тоном ниже: – Меня нечем запугать, понимаете?

– Нет.

– Ну, нет, тогда и не надо.

– Человека всегда можно запугать.

– А НЕ человека?

Это было сильно сказано. Я поднял руки.

– Сдаюсь.

Он разглядывал меня. Словно видел меня впервые. Не исключено, что так оно и было. Я тоже видел его (такого) впервые. Но ЕГО разглядывать я позволить себе не мог. Уже не мог. Я уже, кажется, знал свой шесток.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Теперь я хотел бы узнать вот что. Что будет с Мирлиным?

– С кем?

– С Мирлиным. Вы же меня допрашивали – забыли уже? По делу Мирлина?

– Да, я вспомнил. Но я не знаю… Откуда? Я постараюсь узнать.

– Постарайтесь. Это важно для меня.

– Слушаюсь.

– Спасибо, Веньямин Иванович. А теперь, если у вас нет больше ко мне ничего… Нет? Тогда, извините, у меня еще довольно много дел. Позвоните, как только узнаете что-нибудь про Мирлина, договорились?

Что произошло с ним за эти дни, пока мы не виделись? Я не знал. (И до сих пор не знаю.) Но я – догадывался. Он вышел на вольную охоту, и охота оказалась удачной. Я тот час же послал соответствующий запрос в УВД (список и описание смертельных случаев по городу за последние трое суток), но ответа получить так и не успел.

Зато я успел повидаться с Костей Полещуком и так, небрежно, между делом, поспрашал его, как там дела у этого Мирлина (или как там его?). Выяснилось, что дела у Мирлина – дрянь. У него нашли огромное количество самиздата – всех времен и народов. Это раз. На него материала по сто девяностой прим – до этого самого и даже больше. «Но это все еще – чепуха, сам понимаешь, дело ГОРАЗДО ХУЖЕЕ: он обидел обком. Ты вообще-то статью прочел, халтурщик? Надо было все-таки прочитать. Он не просто обидел обком – он задел лично мадам Круглову, представляешь, старик? Лично, персонально! Это уже – полный балдец. Такое, знаешь, не прощается. Да и времена не те, чтобы прощать. Так что – пишите письма. Сколько дадут? А – на полную катушку. Уверяю тебя! И не надейся и не проси… Если покается?.. Это смотря КАК он покается. А тебе-то что? Ты же, вроде бы, не им, ты – свидетелем, вроде бы, интересовался?..»

Я стал звонить Хозяину, но не дозвонился. Ни днем, ни вечером, ни даже ночью. Сначала подходила соседка, говорила, что ничего не знает: ушел на работу, потом вернулся на пять минут уже затемно, часов в девять, я ему сказала про ваши звонки, он ничего не ответил, поел, кажется, чаю попил и снова ушел, ничего не сказавши… После полуночи она перестала брать трубку, я делал по двадцать гудков – бесполезно. Видимо, он отсутствовал всю ночь. Я чувствовал, как теряю контроль над ним, даже самый минимальный. Что-то с ним происходило. Что-то решительное. Я становился ему не нужен. Я оставался без защиты. Дело шло к развязке…

Утром меня поймал у дверей моего кабинета Ведьмак. Весь перекошенный и словно бы в отчаянии.

– Слушай, майор, – сказал он с надрывом. – Оставьте вы его в покое!

– Кого?

– Ты знаешь, кого. Скажи полковнику, что нельзя его трогать. Пусть спит. Вам же лучше будет.

– А я что? Я разве против?

– Но полковник-то – копытом землю роет! «В Зуевку!» – и никаких. Он требует, чтобы мы с тобой вместе к нему пошли и уговорили. Я ему пытался растолковать, но он же не понимает ничего…

– А я – понимаю? Я тоже тебя ни хрена не пойму. «Спит», «нельзя»… Что значит – «спит»? Чего – «нельзя»?!

Он явно не способен был объясниться. Это было нормально. Он же никогда не объяснял своих решений-озарений. «Жульман!» – и весь разговор. Почему «жульман»? Откуда, собственно, следует, что – «жульман», почему это вдруг «жульман», а не гениальный ясновидец? Никаких объяснений. Никаких комментариев. А начинаешь к нему приставать, – злится, шипит, как змея, и впадает в транс…

– Куколка, понимаешь? – он выдавливал из себе корявые слова, корчась от напряжения. Он даже покряхтывал от натуги. – Ну, как у бабочки – уродливая такая кожа!.. Только это у него – не бабочка. Там черт-те что сидит у него в этой куколке, я же вижу, но смутно так, как бы не в фокусе… Еж-твою двадцать, как это тебе обрисовать?!.. Все должно идти само собой, потому что если эта у него штука вдруг лопнет неосторожно, – я не знаю, что тогда может получиться… И знать не хочу. Ну его. Лучше не трогать совсем. Вот я и прошу у вас: нельзя!..