Стихотворения, не вошедшие в сборники
вернуться

Набоков Владимир Владимирович
Шрифт:

Начало 1920-х гг.

РОССИИ ("Не предаюсь пустому гневу")

Не предаюсь пустому гневу, не проклинаю, не молю; как изменившую мне деву, отчизну прежнюю люблю. Но как я одинок, Россия! Как далеко ты отошла! А были дни ведь и другие: ты сострадательной была. Какою нежностью щемящей, какою страстью молодой звенел в светло-зеленой чаще смех пробуждающийся твой! Я целовал фиалки мая, — глаза невинные твои, — и лепестки, все понимая, чуть искрились росой любви… И потому, моя Россия, не смею гневаться, грустить… Я говорю: глаза такие у грешницы не могут быть!

Начало 1920-х гг.

ТИХАЯ ОСЕНЬ

У самого крыльца обрызгала мне плечи Протянутая ветвь. Белеет небосклон, И солнце на луну похоже, и далече, Далече, как дымок, восходит тонкий звон, Вон там, за нежно пожелтевшим Сквозным березняком, за темною рекой… И сердце мягкою сжимается тоской, И, сетуя, поет, и вторит пролетевшим Чудно-унылым журавлям, За облаками умолкая… А солнце круглое чуть тлеет; и такая Печаль воздушная блуждает по полям, Так расширяется, и скорбно, и прекрасно, Полей бледнеющая даль, Что сердцу кажется притворною, напрасной Людская шумная печаль.

<20 февраля 1921>

"Был крупный дождь. Лазурь и шире и живей…"

Был крупный дождь. Лазурь и шире и живей. Уж полдень. Рощицы березовой опушка И солнце мокрое. Задумчиво кукушка Считает золото, что капает с ветвей, И рада сырости пятнистая лягушка, И тонет в капельке уродик-муравей, И скромно гриб стоит, как толстый человечек, Под красным зонтиком, и зыблется везде Под плачущей листвой сеть огненных колечек, А в плачущей траве — серебряной звезде Ромашки — молится неистово кузнечик, И, по небу скользя, как будто по воде, Блистает облако…

<20 февраля 1921>

РОДИНА ("Как весною мой север призывен!")

Как весною мой север призывен! О, мятежная свежесть его! Золотой, распевающий ливень, А потом — торжество… торжество… Облака восклицают невнятно. Вся черемуха в звонких шмелях. Тают бледно-лиловые пятна На березовых светлых стволах. Над шумливой рекою — тяжелой От лазури влекомых небес — Раскачнулся и замер веселый, Но еще неуверенный лес. В глубине изумрудной есть место, Где мне пальцы трава леденит, Где, как в сумерках храма невеста, Первый ландыш, сияя, стоит… Неподвижен, задумчиво-дивен Ослепительный, тонкий цветок… Как весною мой север призывен! Как весною мой север далек!

<27 марта 1921>

МОЯ ВЕСНА

Всё загудело, всё блеснуло, так стало шумно и светло! В лазури облако блеснуло, как лебединое крыло. И л'oснится, и пахнет пряно стволов березовых кора, и вся в подснежниках поляна, и роща солнечно-пестра. Вот серые, сырые сучья, вот блестки свернутых листков… Как спутываются созвучья гремящих птичьих голосов! И, многозвучный, пьяный, вольный, гуляет ветер, сам не свой. И ухает звон колокольный над темно-синею рекой! Ах, припади к земле дрожащей, губами крепко припади, к ее взволнованно звенящей, благоухающей груди! И, над тобою пролетая, божественно озарена, пусть остановится родная, неизъяснимая весна!

<1 мая 1921>

"Как было бы легко, как песенно, как дружно"

Как было бы легко, как песенно, как дружно мои моленья бы неслись, когда бы мы в саду, во храме ночи южной с тобой нечаянно сошлись. Свет лунный по кустам, как лоск на мокрых сливах, там серебрится средь полян. Бестрепетны цветы. В аллеях молчаливых медвяный, бархатный туман. И ветерок вдали рождается, и вскоре вздыхает жимолость во сне. За кипарисами угадываешь море. Чу! Море молится луне.