— Никогда. Я желаю сохранить уваженіе къ самому себ.

— И потому становишься воромъ, — ледяною насмшкою обжегъ его Викторъ.

Симеона перекрутило внутреннею судорогою, и страшно запрыгала его правая щека, но бшеный взглядъ его встртился съ глазами Виктора, и было въ нихъ нчто, почему Симеонъ вдругъ опять сдлался меньше ростомъ и сталъ походить на большую собаку, избитую палкой.

— Ты уже не въ состояніи меня оскорбить, — сказалъ онъ голосомъ, который, — онъ самъ слышалъ, — прозвучалъ искусственно и фальшиво. — Отъ твоихъ ругательствъ меня защищаетъ мораль истинно-русскаго патріота и дворянина.

— Въ броню зашился? — усмхнулся Викторъ.

Но Симеонъ обрадовался занятой позиціи и побдоносно твердилъ:

— Пеняй самъ на себя. Зачмъ проговорился?

Викторъ пожалъ плечами.

— Все равно, ты добромъ не отдалъ бы. Знаю я твои комедіи. Ну, a насиліемъ…

— Ты не смешь насиловать меня въ моихъ убжденіяхъ! — придирчиво и не желая слушать, перебилъ Симеонъ.

Въ голов его быстро строился планъ — разрядить объясненіе съ братомъ въ мелкую поверхностную ссору, чтобы въ ея безтолковомъ шум погасить главную суть объясненія. Онъ зналъ, что, несмотря на свой холодный видъ и вншнюю выдержку, брать его, по натур, горячъ и вспыльчивъ. Въ былыя ссоры, ему не разъ удавалось сбивать Виктора съ его позиціи и затягивать въ ловушку мелочей, привязавшись къ какой-либо неудачной фраз или даже просто къ интонаціи.

— Да! Это непорядочно! Не трогай моихъ убжденій. Я не трогаю твоихъ.

— То-есть — какъ же это ты не трогаешь? — воскликнулъ Викторъ.

Симеонъ съ удовольствіемъ услышалъ, что червячокъ его брошенъ удачно, рыбка клюнула. Но самъ то онъ былъ уже слишкомъ разгоряченъ и мало владлъ собою. Вмсто отвта, языкъ его непроизвольно брякнулъ совершенно невроятную угрозу:

— Такъ, что теб давно пора въ Якутск гнить, однако, ты на вол ходишь!

Сказалъ, и самъ испугался, потому что Викторъ вдругъ поблднлъ, какъ бумага, сдлалъ широкій шагъ впередъ, — и въ глазахъ его загорлся острый огонь, сквозь враждебность котораго Симеону почудилось теперь лицо уже не Епистиміи, но смерти.

— Берегись, Симеонъ! — прозвучалъ ледяной голосъ. — За такія признанія страшно отвчаютъ.

Сконфуженный Симеонъ безсмысленно бормоталъ:

— Ну, что же? вынимай свой браунингъ! Стрляй въ брата! стрляй!

A самъ тоскливо думалъ:

— A мой въ потайномъ ящик. Что за глупость держать оружіе такъ, чтобы не всегда подъ рукою!

Никакого браунинга Викторъ не вынулъ, но, спокойно глядя брату въ глаза, отчеканилъ еще раздльне, чмъ тотъ давеча:

— Я не врю теб больше ни въ одномъ слов. Садись къ столу и пиши чекъ.

Симеонъ понялъ, что онъ проигралъ свою игру безнадежно.

— A если не напишу? — въ послдній разъ похрабрился онъ.

— Я убью тебя, — просто сказалъ Викторъ.

— Экспропріація? — криво усмхнулся Симеонъ.

— Экспропріація — съ твоей стороны… Я, напротивъ, веду себя, какъ добрый буржуа: защищаю свою собственность отъ хищника.

Симеонъ, молча, повернулся къ письменному столу, сдлалъ два шага, остановился, еще шагнулъ, взялся за спинку кресла своего и, съ силой потрясши его, обернулъ къ брату бурое лицо, искаженное болью униженія:

— Викторъ, я никогда не прощу теб этой сцены.

— Садись и пиши чекъ, — не отвчая, приказалъ Викторъ.

— Викторъ, я уступаю теб не потому, чтобы я тебя боялся. Достаточно мн нажать вотъ эту кнопку, и сюда сбжится весь домъ. Достаточно нажать вотъ эту, и я буду вооруженъ: тутъ y меня parabellum, какого теб и во сн не снилось.

— Мн ршительно безразлично, почему ты уступаешь. Садись и пиши чекъ.

Симеонъ опустился въ кресло и, доставъ изъ бокового ящика длинную синюю чековую книжку, взялся за перо и два раза ткнулъ имъ вмсто чернильницы въ вазочку-перочистку, наполненную дробью…

— На чемъ бишь мы въ послднюю выдачу кончили?.. — разбитымъ голосомъ произнесъ онъ. 9.200?

— 11.350.

Симеонъ бросилъ перо.

— Я не помню… Ты привелъ меня въ такое разстройство…

Но Викторъ слъ на уголъ письменнаго стола.

— Счетъ мой имется и y меня въ записной книжк, и y тебя. Провримъ. Отдай мн ровно то, что мое. Отъ тебя я копейки лишней не возьму.

Симеонъ злобнымъ усиліемъ исказилъ лицо свое въ презрительную улыбку:

— Даже, если бы я пожелалъ возложить жертву на алтарь революціи?

— Даже. И предупреждаю тебя, Симеонъ. Чтобы все было на чистоту: безъ хитростей и подлыхъ шутокъ. Если съ чекомъ выйдетъ какая-либо заминка, или если лицо, которое будетъ получать по чеку, наткнется на полицію… Да! да! не длай негодующихъ движеній: ты способенъ… Такъ, если хоть какое-нибудь несчастіе стрясется въ этомъ род, даю теб слово Виктора Сарай-Бермятова: завтрашній день — твой послдній день. Понялъ?…

Симеонъ молчалъ. Стараясь овладть собою, онъ нарочно долго рылся въ книг записей, чтобы проврить цифру, на которую долженъ былъ написать чекъ, хотя отлично зналъ, что Викторъ назвалъ ее точно. Переносъ вниманія на дловыя рубрики и цифры немножко успокоилъ его, и чекъ написалъ онъ довольно твердою рукою. Очень хотлось ему не подать, a бросить Виктору чекъ этотъ, но — не посмлъ и только, молча, передвинулъ бумагу по столу рукой… Викторъ взялъ чекъ, внимательно прочиталъ, посмотрлъ, нтъ-ли на обратной сторон безоборотной надписи, перечиталъ и, прежде чмъ спрятать, вынулъ изъ кармана брюкъ и подалъ Симеону заране приготовленную расписку въ полученіи.