— Нтъ, ужъ прошу извиненія: характера своего мн не мнять стать, — оторвалъ, на ходу раздраженный Симеонъ.

— Да дло-то выденнаго яйца не стоитъ. Прощай.

Симеонъ горько улыбнулся.

— Хорошо теб успокаивать, когда въ наличномъ золот родился, чистюлькою выросъ, борьбы за деньги не знавалъ… папенька твой, я полагаю, лучше понялъ бы меня.

— О, это несомннно! — воскликнулъ Вендль, выходя. — Это несомннно… Между нимъ и тобою есть несомннное сходство. Я даже больше того скажу: когда ты давеча стоялъ около новаго шкафа своего и любовно его разсматривалъ, ты мн ужасно напомнилъ чмъ-то неуловимымъ почтеннаго моего покойника. Совершенно съ тмъ же выраженіемъ онъ любовался хорошими вещами, которыя оставались y него въ заклад… Еще разъ — au revoir.

Оставшись одинъ, Симеонъ долго сидлъ y письменнаго стола своего, гнвный и безмолвный, съ лицомъ мрачнымъ и тревожнымъ. Потомъ нажалъ пуговку электрическаго звонка и держалъ на ней палецъ, покуда не явилась Марутка.

— Епистимія здсь? — спросилъ онъ.

— На кухн — барышнино платье отчистила, теперь, стало быть, замываетъ.

— Отходитъ пятно?

— Уже отошло…

— Скажи ей: если кончила, — нужна мн, пусть придетъ сюда.

Тмъ временемъ, въ угловой комнат, куда бжали средніе братья отъ Симеоновой воркотни, было тихо. Модестъ, лежа на тахт, опершись подбородкомъ на ладони, читалъ «Maison Philibert» Жана Лорена. Иванъ раскладывалъ на карточномъ столик какой-то сложный пасьянсъ: онъ зналъ ихъ множество, былъ мастеръ этого дла и гордился тмъ, что самъ изобрлъ къ нкоторымъ какіе-то сложные варіанты. Когда въ угловую вошелъ, быстрою, твердою, легкою походкою стройнаго оленя, самый младшій изъ братьевъ Сарай-Бермятовыхъ — Викторъ, Иванъ съ дружескою улыбкою закивалъ ему изъ-за пасьянса своего. Онъ уважалъ этого строгаго, не улыбающагося юношу, въ черной рабочей блуз, точно ряс аскетической, и немножко побаивался, такъ какъ чувствовалъ, что, обратно, Викторъ то нисколько его не уважаетъ, a ужъ къ любимцу его, Модесту — пожалуй, питаетъ чувство и поостре неуваженія.

Сегодня они еще не видались.

— Не знаете, граждане: братъ Симеонъ y себя? — спросилъ Викторъ, проходя мимо со спшнымъ и озабоченнымъ видомъ.

— A здороваться — упразднено? — насмшливо спросилъ съ тахты Модестъ, не отрывая глазъ отъ книги. Викторъ остановился.

— Здравствуйте и прощайте. ду.

Модестъ отложилъ книгу на столикъ, нисколько не стсняясь тмъ, что смшалъ Ивановъ пасьянсъ, перевернулся навзничь, закинулъ руки подъ голову, a ноги поднялъ къ потолку и заплъ, нарочно гнуся въ носъ:

Мальбругъ въ походъ похалъ.

Ахъ, будетъ-ли назадъ?

— Надолго исчезаешь?

— По возвращеніи увидимся, — холодно отвтилъ Викторъ.

— Весьма удовлетворительно. Далеко дешь?

— Брату Матвю адресъ мой будетъ извстенъ.

— Въ высшей степени опредленно. Merci.

— Не за что.

— Это, вотъ, и называется y васъ конспираціей?

Викторъ поглядлъ на него.

— Нтъ, не это, — сказалъ онъ, посл минуты молчанія, когда Модестъ опустилъ глаза и, чтобы скрыть смущеніе, опять заболталъ ногами и завопилъ во все горло:

— Мальбругъ въ походъ похалъ. Ахъ, будетъ-ли назадъ?

— Буду, сокровище, буду, — невольно усмхнулся Викторъ.

Модестъ, словно польщенный, что вызвалъ улыбку на лиц суроваго брата, опустилъ ноги, пересталъ орать и заговорилъ проникновеннымъ тономъ обычнаго ему глубокомысленнаго шутовства, въ которомъ всегда было трудно разобраться, гд шутка разграничена съ серьезомъ.

— Люблю я внезапные отъзды твои. Пріятно видть человка, y котораго на лиц написано сознаніе, что, перемщаясь изъ города въ городъ, онъ творитъ какіе-то необыкновенно серьезные результаты.

Викторъ пожалъ плечами.

— Если дло ждетъ въ Москв или Петербург, полагаю, что напрасно сидть въ Одесс или Кіевъ.

— Ерунда! — сказалъ Модестъ.

— Что ерунда? — удивился Викторъ.

— Москва, Кіевъ, Одесса. Вс города равны, какъ царство великаго звря.

— И вс — ерунда? — усмхнулся Викторъ.

A Модестъ закрылъ глаза и декламировалъ, будто плъ:

— Города — бредъ. Ихъ нтъ. Вы только воображаете ихъ себ, но ихъ нтъ. Скверные, фальшивые призраки массовыхъ галлюцинацій. Въ городахъ правдивы только кладбища и публичные дома.

— То-то ты изъ этой правды не выходишь… — холодно замтилъ Викторъ.

— Господа! — съ тоскою вмшался Иванъ. — Неужели нельзя спорить, не оскорбляя другъ друга?

Но Модестъ надменно остановилъ его:

— Милйшій Жанъ Вальжанъ, не залзай въ чужое амплуа. Ты берешь тонъ всепрощающаго отрока, брата Матвя… Пора бы теб знать, что оскорбить меня нельзя вообще, a Виктору это никогда не удается въ особенности…

И, обратясь къ младшему брату, онъ подчеркнуто отчеканилъ съ тою же нарочною надменностью:

— Да, я люблю навью тропу между свжими могилами. Кресты навваютъ бредъ, и плиты журчать легендами плоти. Ты читалъ y Крафтъ-Эбинга? Сержантъ Бернаръ выкапывалъ трупы юныхъ невстъ, чтобы любить ихъ.

— Завидуешь? — коротко спросилъ Викторъ. И Модестъ опять потерялся подъ прямымъ вопросомъ, какъ давеча, когда наивный Иванъ огорошилъ его простодушнымъ сомнніемъ, что онъ бьетъ Эмилію едоровну Вельсъ.

— Я не рожденъ для дерзновеній дйствія, — сухо уклонился онъ, — но вс они обогнаны дерзновеніемъ моей мечты.