И на той же недл позд на Варшаву умчалъ его въ Берлинъ, гд онъ долженъ былъ встртиться съ Эмиліей…

Иванъ Львовичъ серьезно взбсился. Сгоряча онъ, дйствительно, призвалъ нотаріуса и составилъ завщаніе, по которому все свое состояніе отдавалъ племяннику Симеону Викторовичу Сарай-Бермятову, мелкія суммы его братьямъ и сестрамъ, a Вас Мерезову — всего лишь 25.000 р. деньгами и кое какія завтныя родовыя вещи. Тщетно отговаривала его Епистимія отъ этого шага. Разсвирепвшій старикъ ничего не хотлъ слышать и разлютовался до страшнаго припадка грудной жабы, послдствія котораго уложили его въ постель на цлыя три недли. Когда онъ оправился, Епистимія очень ршительно и смло заговорила со старикомъ, что онъ слишкомъ жестоко обидлъ Васю, и такъ нельзя…

— Ты глупа, — отвтилъ Иванъ Львовичъ, — я хотлъ ему только острастку дать… Конечно, все его будетъ… Неужели ты вообразила, что это серьезно?

— Нтъ, извините, не глупа, — смло возразила Епистимія. — Вы человкъ немолодой, здоровье ваше слабое. Вотъ вы, черезъ острастку свою, едва живы остались. Докторъ говорить: если бы припадокъ чуточку посильне, и былъ бы конецъ. И тогда осталась бы духовная ваша въ пользу Симеона Викторовича послднею дйствительною, и получилъ бы Симеонъ Викторовичъ нежданно-негаданно вс ваши капиталы, a Вас пришлось бы, съ долгами, кое-какъ расплатившись, опредлиться въ писаря или околодочные какіе нибудь… Вотъ чмъ грозятъ острастки то ваши.

Старикъ нашелъ, что Епистимія права, и хотлъ тотчасъ же исправить ошибку, старое завщаніе уничтожить, a новое написать опять въ пользу Мерезова. Но Епистимія возстала и противъ этого плана. Она говорила, что Симеонъ не изъ тхъ людей, которыми можно такъ швыряться: сегодня ты богачъ, завтра — нищій. Онъ золъ, гордъ, мстителенъ, игрушкою быть не захочетъ, роль пугала не приметъ, оскорбленія не простить. A отомстить y него средствъ въ рукахъ много: мало того, что онъ умышленно можетъ нанести Ивану Львовичу страшные убытки по управляемымъ имъ дламъ, но — просто — уже одинъ уходъ его сейчасъ отъ длъ вызоветъ въ нихъ жестокую путаницу и обойдется во многія тысячи.

— Вольно же вамъ было довриться этакому чорту, прости Господи!

Иванъ Львовичъ сильно растерялся. Васю обидть — и стыдъ, и грхъ, и жаль. Симеона обидть — не шутъ же онъ, въ самомъ дл, чтобы надъ нимъ ломаться, какъ надъ опереточнымъ халифомъ на часъ… вполн правъ будетъ оскорбиться и мстить. A отомстить — врно — есть чмъ…

— Какъ же, по твоему, намъ теперь быть то? — впервые зашамкалъ онъ, въ волненіи, омертвлыми губами, выдавая, какой онъ дряхлый старикъ.

— Ой! что вы! какая я вамъ совтница! У меня умъ бабій: комаръ мозгу на носу принесъ, по дорог половину растресъ…

Но, такъ какъ Иванъ Львовичъ настаивалъ, то высказалась, что она бы стараго завщанія не уничтожила: пусть Симеонъ Викторовичъ думаетъ, что онъ наслдникъ, — и не злобится, но старается, a на Васеньку, дйствительно, будетъ хоть какая нибудь острастка. Но, такъ какъ въ живот и смерти Богъ воленъ, то, на случай внезапной кончины своей, Иванъ Львовичъ долженъ составить новое завщаніе, но тайно — такъ, чтобы о немъ не знали ни Вася Мерезовъ, ни Симеонъ Сарай-Бермятовъ, и поручить его на храненіе нотаріусу, въ банкъ, либо вообще врному человку…

Иванъ Львовичъ замоталъ головою и ршительно сказалъ:

— Теб. Держи y себя, a посл смерти моей передашь Василію… Пусть знаетъ, какая онъ противъ меня, старика, былъ свинья.

Самое трудное теперь было составить завщаніе, — такъ какъ предшествующее было нотаріальнымъ, то и это, его отмняющее, должно было быть нотаріальнымъ же, — въ секрет отъ Симеона. Для этого старикъ Лаврухинъ услалъ Симеона въ Казань продавать принадлежавшій ему домъ. A когда Симеонъ возвратился, y Епистиміи въ сундук лежалъ документъ, по которому Лаврухинскіе капиталы опять переходили главною своею массою къ Вас Мерезову; ему же, Симеону Сарай-Бермятову, въ вознагражденіе понесенныхъ имъ трудовъ, Иванъ Львовичъ завщалъ пожизненную пенсію въ 3750 р. въ годъ. Самой Епистиміи Иванъ Львовичъ записалъ не весьма щедро — всего тысячу рублей единовременно. Ей было все равно, — хоть и ничего не оставляй: сознательно отдавая въ ея руки документъ, Иванъ Львовичъ безсознательно отдалъ въ ея же руки и судьбу обоихъ своихъ наслдниковъ — и Василія, и Симеона.

— Оба вы тутъ подо мною, мои голубчики, — думала она, посиживая худымъ, костлявымъ тломъ своимъ на крышк сундука. Чмъ хочу, тмъ обоихъ и оберну.

A Вася Мерезовъ все метался за границею по слдамъ своей обольстительницы. И не было о немъ ни слуха, ни духа.

А, три мсяца спустя, по написаніи того завщанія, которое лежало теперь подъ крышкою Епистимьина сундука, въ ночь съ 31 августа на 1 сентября, вторичный припадокъ грудной жабы задушилъ Ивана Львовича Лаврухина. И, такъ какъ отмняющее завщаніе осталось спокойно лежать подъ крышкою Епистимьина сундука, то Симеонъ Викторовичъ Сарай-Бермятовъ сдлался капиталистомъ, a передъ Васею Мерезовымъ насмшливо осклабила ротъ свой нетерпливо поджидавшая нищета.

Не сразу, все-таки, дались Симеону Викторовичу лаврухинскіе капиталы. Если самъ Мерезовъ оказался достаточно безпечнымъ, чтобы затять процессъ, то нашлось довольное число бдныхъ родственниковъ, къ тому охочихъ, въ расчет не столько его выиграть, сколько сорвать отступного. Но не на таковскаго напали. Въ тяжкихъ усиліяхъ завоевавъ свое достояніе, суровый побдитель держался, будто когтями желзными, за каждую копейку. По смерти дяди, онъ, до разршенія всхъ споровъ по наслдственному имуществу, перехалъ изъ Лаврухинскихъ палатъ въ старый Сарай-Бермятовскій домъ. Созвалъ на жительство братьевъ и сестеръ, которые, за время его похода за золотымъ руномъ, успли вс вырости въ взрослыхъ людей, — одна Зоя еще оставалась на положеніи подростка. И тогда-то сложился тотъ быть, который въ дом Сарай-Бермятовыхъ застало начало этой повсти.