— Нтъ, ужъ уволь.

— Что вы, барышня Зоя! — запротестовала и Епистимія, съ тнью бураго румянца на зеленыхъ впалыхъ щекахъ своихъ: она не любила, чтобы ее обличали въ темномъ и гршномъ при Агла. — Нашли разсказчицу! Что и знала — шалила смолоду, — теперь, слава Богу, забыла.

— Ладно! Это ты предъ нами почему-то въ скромность играешь, a небось, когда съ Модестомъ и Ванькою-чурбаномъ, другія псни поешь… Ну, a ты, столпъ царства, что головою раскачался? — повернулась она къ Анют.

Та серьезно сказала:

— Да удивительно мн на васъ, барышня: откуда въ васъ столько озорства берется? Все бы вамъ озоровать, все бы озоровать.

Зоя чуть сконфузилась, притворно звнула и сказала, потягиваясь въ подушкахъ:

— Ну, хорошо, будьте вы трижды прокляты, цломудренныя лицемрки, — отказываюсь отъ анекдота!.. A слдовало-бы, — хотя бы затмъ, чтобы научить тебя, Аглая, выражаться точне.

— Да, какъ ни назови, — зачмъ, ну, зачмъ теб все это?

— Чтобы сны интересные видть, — захохотала Зоя, но, видя, что лицо сестры приняло выраженіе серьезнаго недовольства, перестала ее дразнить и только возразила:

— Да вдь ты ничего этого не читала?

— И не буду.

— Ну, и честь теб, и слава, цломудренная весталка, но — какъ же ты, не читая, можешь судить?..

И обратилась къ неодобрительно выжидавшей Епистиміи:

— Ну-съ, Епистимія химія! Съ нашею домашнею оберъ-кислотою y тебя, говорятъ, вчера была пальба?

Епистимія притворно улыбнулась и сказала, полуотвчая:

— А! Воинъ! Это ужъ грхъ будетъ про него другое слово сказать, что воинъ галицкій.

Зоя прервала ее, внимательно себя разглядывая:

— Анютка! Смотри, какія y меня блыя руки… наливныя, какъ… какъ ливерная колбаса!

— Сравнили! — усмхнулась горничная.

— Право! У Аглаи гораздо смугле… Да-съ! вотъ это кожа! атласъ! блорозовая заря! Вы, сударыня моя, госпожа старшая сестрица, красавица славной семьи нашей, можете, по мнніе глупыхъ мужчинъ, даже съ тремя богинями спорить на гор въ вечерній часъ. Но — кож такой — это дудочки! y васъ не бывать… a ни-ни! Столпъ негодный! ты опять свои блые зубы скалишь?

— Вотъ какъ пригретъ солнышко, да побгутъ по атласу то вашему веснушки, — выговорила она, сквозь фыркающій смхъ.

— Очень испугалась! A парфюмерные магазины на что?

— Въ прошломъ год — мылись, мылись, терлись, терлись, a ничего не помогло: проходили лто, какъ кукушка рябая, только даромъ деньги извели. Видно, лицо то не платье, a веснушки — не какао! Не возьметъ и жавелева кислота.

— Молчи! не каркай!.. Но, возвращаясь къ кислотамъ: хоть бы ты, Епистимія Сидоровна, нашему Симеонтію невсту нашла. Авось, попадетъ подъ башмакъ — сколько нибудь утихнетъ.

Епистимія принужденно улыбнулась.

— Выдумали сваху. Куда мн господскіе браки строить. Мн, вонъ, Гришу своего, племянника, женить пора, и то не прилажусь, съ которой стороны взяться за дло.

Зоя, ршивъ вставать, сла на кровати, ловя голыми ногами туфли на ковр.

— Сватай мою Анютку, — сказала она, держа въ зубахъ кончикъ белокурой косы своей и шаря рукою по постели выпавшія ночью шпильки. — Выдадимъ хоть сейчасъ. Она на него вс глаза проглядла.

Двушка вспыхнула сердитымъ румянцемъ.

— Ошибаетесь, барышня Зоя. Совсмъ не мой идеалъ.

— Анюта — не той партіи, — улыбнулась Аглая.

Зоя, звая и переваливаясь съ ноги на ногу, направилась къ умывальнику.

— Виновата, — говорила она. Перепутала. Гриша Скорлупкинъ — Матвя протеже, a Анютинъ предметъ числится по полку брата Виктора. Влюблена въ Илюшу? Признавайся!

— Пошли конфузить!

— Сама вдвоемъ васъ застала, голубушка ты моя!

Анюта вызывающе дернула плечомъ.

— По вашему, господскому, если простая двушка съ молодымъ человкомъ сидитъ, такъ ужъ имъ, кром пустяковъ, и подумать не о чемъ?

— Поди, брошюрами тебя просвщаетъ Илюша? — мягко улыбнулась Аглая.

Горничная возразила съ тмъ же вызовомъ:

— A хоть бы и брошюрами? Кому нынче не хочется образовать себя? Пора понимать свои права.

Зоя, нажимая педаль умывальника, говорила:

— Счастливыя прежде барышни были. Имли горничныхъ — о женихахъ пошептаться, о подругахъ посплетничать, о снахъ посовтоваться, на счетъ мужскихъ усовъ поспорить, надъ оракуломъ похохотать… Увы! все это осталось въ старыхъ романахъ, a теперь встрчается только въ стилизованныхъ повстяхъ…