Полутораглазый стрелец
вернуться

Лившиц Бенедикт Константинович
Шрифт:

1908

14. СТОДВАДЦАТИЛЕТНЯЯ

Когда зловонный черный двор Ты проплываешь в полдне жарком, Над чадом плит, над визгом ссор, На смех растрепанным кухаркам, И смотрит пестрая толпа, Как, дань матчишу отработав, Ученый шпиц выводит па Под песнь мятежных санкюлотов, — Меня несет, несет река Жестоких бредов… я провижу: Опять марсельские войска Спешат к восставшему Парижу… Опять холодный дождь кропит, Блуждает ночь в хитоне сером, Как шлюха пьяная, хрипит Весна, растерзанная Тьером. Над тенью тихих Тюильри, Над прахом сумрачных Бастилии Неугасимый свет зари, Неутолимый крик насилий… Преемственности рвется нить У самого подножья храма, Ничем уж не остановить Дорвавшегося к власти хама. Забыть, не знать, что столько пут На теле старческом Европы, Что к дням неистовства ведут Лишь многолетние подкопы, Что на посмешище зевак Тебя приносят, марсельеза, И что летит в окно пятак За песню крови и железа!

1908

15. ИЗ-ПОД СТОЛА

Я вас любил, как пес: тебя, концом сандалии Почесывавший мне рубиновую плешь, Тебя, заботливый, в разгаре вакханалии Кидавший мне плоды: «Отшельник пьяный, ешь!» Остроты стертые, звучали необычней вы, Мудрее, чем всегда… Я славил пир ночной, И ноги танцовщиц, и яства, и коричневый Собачий нос, и все, что было надо мной. Но вот — благодаря чьему жестокосердию? — Я вытащен наверх, на пьяный ваш Олимп, И вижу грязный стол, казавшийся мне твердию, И вижу: ни над кем из вас не блещет нимб! О, если бы я мог, скатившись в облюбованный Уютный уголок, под мой недавний кров, Лежать на животе, как прежде очарованный, Как смертный, никогда не видевший богов!

1909

16. НОЧЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ ПАНА

О ночь священного бесплодия, Ты мне мерещишься вдали! Я узнаю тебя, мелодия Иссякшей, радостной земли! За призрак прошлого не ратуя, Кумир — низверженный — лежит. В ночную высь уходит статуя Твоих побед, гермафродит. Обломком мертвенного олова Плывет над городом луна, И песня лирика двуполого Лишь ей одной посвящена. Влюбленные следят на взмории Преображенный изумруд, А старики в лаборатории Кончают свой привычный труд: Шипят под тиглями карбункулы, Над каждым пар — как алый столб, И вылупляются гомункулы Из охлаждающихся колб…

1909

17—20. ОСВОБОДИТЕЛИ ЭРОСА

1. ПРОЛОГ
Себе, истребившим последнюю память Об оргиях Пана, о веснах земли; Себе, потушившим волшебное пламя Несчетных цветов плодородной земли; Себе, заключившим в граниты, как в панцирь, Увядшее тело плененной земли; Себе, окрылившим священные танцы И первые ласки над гробом земли, — Поем эти гимны. — О Эрос, внемли!
2. ПАН
Все робкие тени, все краски весенние — Земли обольстительный грим! Все запахи, шорохи, зовы, движения — Все было замыслено Им, И пытка любви прикрывалась забавами: Весна приходила с бичом, И новь загоралась цветами и травами Под властным весенним бичом. В полночных чертогах, возникших из воздуха, Туманов и первых цветов, Резвились без устали, вились без роздыха Незримые демоны снов. Спускаясь на землю дорогой знакомою — По матовым сходням луны, — Они искушали любовной истомою Жрецов непорочной луны. Безумцы, влекомые страстью разнузданной На ложа зачатий и мук, Глумились над Эросом, тенью неузнанной Бродившим, искавшим свой лук. И Эрос, терзаемый всеми, что тратили На оргиях пламя любви, Провидел: появятся скоро каратели За смертную пытку любви.
3. СМЕРТЬ ПАНА
Нас месть увлекала вперед сатурналиями: Сомкнувши стеною щиты, Мы шли, как чума, и топтали сандалиями Земные соблазны — цветы. Скрывая навеки под глыбою каменною Поломанный стебель, мы шли, Пока поднялась шаровидною храминою Гробница потухшей земли. И, мстительный подвиг достойно заканчивая, Последнее действо творя, Мы Пана убили — о, месть необманчивая! — На пеплах его алтаря. Он умер с землею. Мы шкурою козиею Украсили бедра свои, Почти незаметно пьянея амврозиею Еще невкушенной любви: То Эрос, то Эрос — мы это почувствовали — О, радость! о, сладкий испуг! — Покинувши ложе любви — не прокрустово ли? — Натягивал найденный лук…
4. ЭРОС
Мы строго блюдем сокровенные заповеди — Любовный завет: Когда розовеет и гаснет на западе Рубиновый свет, Мы белыми парами всходим по очереди На Башни Луны И любим в святилищах девственной дочери Немой вышины. О, счастье вступить за черту завоеванного Священного сна И выпить фиал наслажденья любовного До самого дна! О, счастье: за ночь под серебряно-матовою Эгидой луны Не надо платить подневольною жатвою — Как в царстве весны! О, счастье: лишь прихотям Эроса отданные, Мы можем — любя — На каменном шаре, как камень бесплодные, Сгореть для себя!

1909

21. СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ СЕКСТИНА

Он угасал в янтарно-ярком свете. Дневное небо, солнечный виссон, Земля в цвету, властительные сети Земной весны — в мечтательном поэте Не пробуждали песен. Бледный, он Всегда был замкнут в свой любимый сон. Когда-то близкий, невозвратный сон: В колеблющемся сумеречном свете — Заглохший сад, скамья, она и он. Молчание. Предчувствия. Виссон Поблекших трав. На ней и на поэте — Плакучей ивы пепельные сети. И чьи-то руки — сладостные сети — Его влекут в любовный тихий сон. Старинная легенда о поэте И девушке, забывших все на свете, Отвергнувших и пурпур и виссон! Безмолвный сад, где лишь она и он! Мечты, мечты!.. Как рыбарь сказки, он Проспал улов, и разорвались сети, И он глядит: идет ко дну виссон Златых чешуй, и тает, тает сон В безжалостном янтарно-ярком свете: Проклятье дня почиет на поэте. Увы, нельзя все время о поэте Грустить и ждать: когда, когда же он Поймет тебя?.. Нельзя в вечернем свете, Сквозь тонкие, как паутина, сети Глядеться вечно в свой заветный сон, Где — ложе страсти, пурпур и виссон. Шурши, осенний царственный виссон, Нашептывай секстину о поэте, Ушедшем в свой любимый давний сон, В забытый сад, где грустно бродит он, Больной поэт, где чуть трепещут сети Плакучих ив, застывших в сером свете. При свете дня и пепел, и виссон, И сети ив, и строфы о поэте Смешны, как он, но это — вещий сон.