Камени явился без большой охоты, хмурый и недовольный.

–  Ты не забыл, что тебе велел Имхотеп перед отъездом?
– свысока обратилась к нему Нофрет.

–  Нет, не забыл.

–  Сейчас настало время, - продолжала Нофрет.
– Садись, бери чернила и палочку и пиши, что я скажу.
– И, поскольку Камени все еще медлил, нетерпеливо добавила: - То, что ты напишешь, ты видел собственными глазами и слышал собственными ушами, и Хенет тоже подтвердит все, что я скажу. Письмо следует отправить немедленно и никому про него не говорить.

–  Мне не по душе… - медленно возразил Камени.

–  Я не собираюсь жаловаться на Ренисенб, - метнула на него взгляд Нофрет.
– Она глупое и жалкое создание, но меня она не пыталась обижать. Тебя это удовлетворяет?

Бронзовое лицо Камени запылало.

–  Я об этом и не думал…

–  А по-моему, думал, - тихо сказала Нофрет.
– Ладно, приступай к выполнению своих обязанностей. Пиши.

–  Пиши, пиши, - вмешалась Хенет.
– Я очень огорчена тем, что произошло, очень. Имхотепу непременно следует об этом знать. Пусть справедливость восторжествует. Как ни трудно, но человек обязан выполнять свой долг. Я всегда так считала.

Нофрет беззвучно рассмеялась.

–  Я в этом не сомневалась, Хенет. Ты неизменно выполняешь свой долг! А Камени будет делать свое дело. Я же… я буду поступать, как мне хочется…

Но Камени все еще медлил. Лицо у него было мрачное, почти злое.

–  Не нравится мне это, - повторил он.
– Нофрет, лучше бы тебе не спешить и сначала подумать.

–  Ты смеешь говорить это мне?

Ее тон задел самолюбие Камени. Он отвел взгляд, лицо его окаменело.

–  Берегись, Камени, - тихо произнесла Нофрет.
– Имхотеп полностью в моей власти. Он слушается меня и… пока тобой доволен… - Она многозначительно умолкла.

–  Ты мне угрожаешь, Нофрет?
– спросил Камени.

–  Возможно.

Мгновение он со злостью смотрел на нее, затем склонил голову.

–  Я сделаю, что ты скажешь, Нофрет, но думаю, тебе придется об этом пожалеть.

–  Ты угрожаешь мне, Камени?

–  Я предупреждаю тебя…

День шел за днем, и Ренисенб порой казалось, что она живет как во сне.

Дальнейших робких попыток подружиться с Нофрет она не предпринимала. Теперь она ее боялась. В Нофрет было что-то такое, чего Ренисенб не могла понять.

С того дня, когда произошла ссора во дворе, Нофрет изменилась. В ней появилась какая-то странная удовлетворенность, ликование, которые были непостижимы для Ренисенб. Иногда ей думалось, что смешно и глупо считать Нофрет глубоко несчастной. Нофрет, казалось, была довольна собой и всем, что ее окружало.

А в действительности все вокруг Нофрет изменилось, и определенно не в ее пользу. В первые дни после отъезда Имхотепа Нофрет намеренно, по мнению Ренисенб, сеяла вражду между членами их семьи и преуспела в этом.

Теперь же все в доме объединились против пришелицы. Прекратились ссоры между Сатипи и Кайт. Сатипи перестала ругать вконец растерявшегося Яхмоса. Себек стих и хвастался куда меньше. Ипи стал вести себя более уважительно к старшим братьям. В семье, казалось, воцарилось полное согласие, но оно не принесло Ренисенб душевного спокойствия, ибо породило стойкую скрытую неприязнь к Нофрет.

Обе женщины, Сатипи и Кайт, больше с ней не ссорились - они ее избегали. Не затевали с Нофрет разговоров и, как только она появлялась во дворе, тотчас подхватывали детей и куда-нибудь удалялись. И в то же время в доме стали случаться мелкие, но странные происшествия. Одно льняное одеяние Нофрет оказалось прожженным чересчур горячим утюгом, а другое запачкано краской. За ее одежды почему-то цеплялись колючки, а возле кровати нашли скорпиона. Еда, которую ей подавали, была то чересчур переперчена, то в нее вовсе забыли положить специи. А однажды в испеченном для нее хлебе очутилась дохлая мышь.

Это было тихое, мелочное, но безжалостное преследование - ничего очевидного, ничего такого, к чему можно было бы придраться, - одним словом, типичная женская месть.

Затем, в один прекрасный день, старая Иза призвала к себе Сатипи, Кайт и Ренисенб. За креслом Изы уже стояла Хенет, качая головой и заламывая руки.

–  Чем, мои умные внучки, - спросила Иза, вглядываясь в женщин с присущим ей ироническим выражением на лице, - объяснить, что одежды Нофрет, как я слышала, испорчены, а ее еду нельзя взять в рот?