В расфуфыр - только сказать!.. Теперь в этом всякое понятие потеряли: поди-ка в расфуфырах ее разгляди!..

Их и носили, чтоб не казались тощими груди и руки, а если и не были очень тощи, так на грех бы не в час не наводили, потому, какие они там на самом-то деле, в расфуфырах не видно!..

Только молодые столоверки на причастных сарафанах во множестве по подолу и спереда до самого низу от груди, где идет парчовая кайма, пришивали медные, а кто побогаче, так и золотые пуговочки, наподобие крохотных бубенчиков с прозрачной такой и сквозною резьбой, но не для красы или прельщения, а для того, чтоб слышней была молодая молитва, когда такая краля, теша родительский глаз, в молельне впереди вдов и старух, повязанных низко в черные кашемировые шали, усердно отбивает поклоны…

А теперь, если взглянуть, когда в церкву иль в гости срядится баба, только тьфу!.. Кофты, крючки, застежки да юбки, как листы на капусте, пока-а… до кочерыжки дойдешь!..

Полагаю, все такое пошло от городов: там люди - ручки в брючки, подчас ему целый день нечего делать - ну и ходит - водит кисель.

*****

"Лось в реке еще рога не мочил, а я уж купаюсь!.." - подумала про себя Феклуша и улыбнулась.

Сбросила она с себя причастный голубой сарафан, обронила с круглых, овалистых, слегка пушистых, как новая бархатка, плеч расфуфырку и присела на колени возле воды.

Опять то же зеленое, но страсть какое пригожее лицо глядит из воды, только у этого лица нет ни улыбки, ни ямок, строгое оно в воде, как богородичный лик, и какая-то непонятная Феклуше скорбь на этом лице и тревога…

Только грудь в воде будто полнее и крепче, как телочье вымя с пупырушками еще не отдоенных сосков, а живот круглей и упружей, как после медового месяца. Смотрит на себя Феклуша в зеленую воду, и у губ ее от невольной улыбки играют глубокие ямки…

Плывет эта улыбка в воде и кривится маленькой змейкой на месяц, с которого так и льются к Феклуше лучи, льются на середину реки, как в чашу, и на березовый мельничный бор на берегу, отчего он еще стройнее и выше, будто привстал, чтобы хорошенько видеть Феклушу…

"Вот диво: словно кто там дразнится!.." - подумала Феклуша и опять улыбнулась…

Стоит Феклуша и смотрится в реку, поправляет косу на плечах и гладит рукой по животу и по коленям…

*****

–  Видишь?
– спрашивает Антютик Петра Кирилыча на ухо, еще шире раздвигая ветки в ту сторону, в которой собиралась Феклуша купаться.

–  Вижу, Антютик!.. Уж как только явственно вижу!..

–  Не девка, а… ситник!.. Вот бы разок тебе укусить!..

–  Подожди маленько, Антютик… не пугай!.. Ишь ты!..

–  Ишь, она ноги-то в коленках зажала, словно уронить что в воду боится… Оно и понятно: это каждой девке, дурной и хорошей, дороже всего, потому без этого будет только полдевки!..

–  Одно звание… если заранее!..

–  Э-э… да я вижу, тебе объяснять много нечего: добрую половину ты и сам понимаешь… Понимаешь теперь, что такое сунгуз?..

–  Лешее слово!..

–  Пусть будет по-твоему!.. А коса-то, Петр Кирилыч, какая!.. Ну и ну!.. Хороша!.. Хороша!..

–  Хороша!..
– согласился тихо Петр Кирилыч…

–  Э… тоже… да-а, хороша!
– сказал еще раз Антютик и причмокнул губой…

–  А ты с ней обо мне не говорил?..
– испуганным шепотком говорит Петр Кирилыч.

–  Ну а как же… она только ждет не дождется… три года ждала…

–  Три года?.. Меня?..

–  Да видишь ли, не то что тебя, а… так… вообще… целых три года… сколько, значит, у девки терпенья!..

–  Целых три года?..

–  Недаром такая до пяток коса!..

–  Я что-то мало тебя понимаю, Антютик!..

–  После поймешь!..

В это время Феклуша отошла немного от края реки, протянула далеко руки вперед и, сложивши ладони, разбежалась и с разбега ухнула в воду…

–  У-у-у-х!..
– вскрикнула она на воде и по-мужичьи большими саженями, каждый раз порознь, забила руками по лунной воде, и от нее по всему плесу, еще пуще золотясь и отливаясь на месяце, разошлись большие круги…

Загляделся Петр Кирилыч, и на дне Дубны загляделись дубенские русые девки, перестали вести по песчаному дну хоровод, сбились все в кучу и тоже улыбаются, глядя на быстрые и сильные взмахи Феклушиных рук, и от каждой их улыбки подымаются кверху большие цветы белых лилий и крапинки желтых бубенчиков, и от каждого вздоха их, кружась в воде, идут со дна пузыри…

Стоят дубенские девки, сбившись в большую кучу, как овцы на солнце, и близко к ним вышла из плотинных ворот Прекрасная Дева - Дубравна, смотрит вверх на плавающую возле плотины Феклушу и, показывая на нее маленьким пальчиком, тихо грозит…

И все травы и рыбы склонились спокойно и легли на песчаное дно…

Только сом, должно быть самый большой со всего плеса, подплыл осторожно под самый Феклушин живот и длинным усом провел по нему сначала вдоль, а потом поперек, словно открывал этим знаком утробу Феклуши для любви и рожденья…