Любит тебя серый мужик, потому что под тобой можно поспать, можно руки и ноги хорошенько расправить, до утра прогрезить и обо всем на свете забыть!

Мужик же без снов сна не любит!

При месяце много пригожей жена и мурцовка по вечеру вдвое вкуснее, при месяце на каждом крылечке словно резьба по застрежке, под месяцем и нечистая сила виляет хвостом возле мужицкой избы в виде блудливой собаки.

Потому-то и любит мужик в полуночь на луну выйти лишний раз на двор и постоять подольше с легкой нуждой у кутка.

За эту недолгую минуту чего-чего только не передумает он. А надо, надо спешить, рано вставать, а то будешь носом клевать в борозде и только людей насмешишь…

Месяц, цыганское солнышко!

*****

–  Ты что это, парень, в мою девку вклещился? Губа не дура!

–  Ой!
– вспугнулся Петр Кирилыч и выронил Машу из рук на песок.

–  Свернешь девке рот набок, будет косоротка, а и так никто замуж не сватает.

Стоит перед Петром Кирилычем человек не особ высокого росту, только шириной в хорошую дверь не влезет, на нем войлочная шапка, и под шапкой чуть серебрятся густые, учесанные в кружок волосы, и борода идет по поддевке широким клином, совсем так, как в первый раз обернулся Антютик.

"Здорово живешь, - думает Петр Кирилыч в неожиданности, - только от этого… будто душок не тот… а промежду прочим, шут его разберет!"

–  Чего вылупился-то? Не узнаешь?

Старик смотрит на Петра Кирилыча, заправивши бороду в рот, и посмеивается в нее доброй, чуть заметной улыбкой, а Петр Кирилыч с места сдвинуться не может, так и расставился весь на бока.

–  Это ты, что ли, будешь… Спиридон Емельяныч?
– собрался Петр Кирилыч с духом.

–  Да кто же еще заместо меня?.. Ну, коли невдомек, так… я за него… Вот уж балакирь: недарма про тебя такая слава идет!

–  Да, Спиридон Емельяныч, нехорошая слава!

–  Судьба, Петр Кирилыч, кого по головке гладит, кого по загорбу бьет… Только что же это ты? В зятья, что ли, метишь ко мне?

–  Оно не то что… ежели так рассудить все по порядку, но и действительно… да, коли касательно всего такое твое рассуждение будет…

–  Значит, и этак и так можно. Нечего говорить, собралась парочка!

–  Оба - два, Спиридон Емельяныч, - печально говорит Петр Кирилыч, поглядевши на Машу.

Запрокинула Маша руки, а и так на груди грудинки звания никакого не видно.

–  Иду это я, Спиридон Емельяныч, - оживился Петр Кирилыч, - по берегу, жерлицу у меня сом утащил, гляжу: девка твоя топиться собирается…

–  Бреши не дело… для души и тела!

–  Ни в чем, Спиридон Емельяныч, сам видишь, - показал Петр Кирилыч на Машу.
– Я это, конечно, тихим манером к ней - да в охапку, потому от греха… а у нее и так, должно, дух вон: испужалась…

–  Отойдет!.. Не кипятком ошпарилась!..

Петр Кирилыч нагнулся к Маше и прошептал ей на ухо:

–  Машь, а Машь?.. Слышь, что ль?..

–  Дышит?
– спрашивает старик, еще больше забирая бороду в рот.

–  Дух идет, должно, что дышит.

–  От этого такого девки никогда не умирают: отудобит! Это она с непривыки! Подумала, наверно: ведмедь!.. Кто тебя знал, что ты тут у нас рыбку удишь?..

–  На сома… ставил, сом тут ходит… большой, пудов так на пять будет, а то и поболе…

–  Засолить - на целый поход хватит! Только как же это так, Петр Кирилыч, ты на такую недотыку польстился: ведь девка-то у меня, в час молвить, чтоб еще не попортить… девка-то, говорю, больно не товариста…

–  По барину, Спиридон Емельяныч…

–  Сам-то ты эна какой - смотри, не было бы после ошибки.

–  Чего смотреть? Все божья плоть! Все, Спиридон Емельяныч, девка!

–  Мелешь ты, Петр Кирилыч, чепуху, аж как на духу. Любо мне, старику, тебя слушать… Видно, кой-чего все же ты понимаешь.

–  Большого понятия нет, Спиридон Емельяныч… так, с ветки на ветку… пока не попаду в сетку…

–  Оно так-то и лучше. Вот что, Петр Кирилыч, коли так, нечего нам тут на лешьей тропе ноги простаивать, в ногах правды нету, бери свою девку в охапку да трогай. Пойдем-ка, помолимся богу!

–  Я бы теперь чайку лучше попил, Спиридон Емельяныч!

–  Нешто бы… и это дело!.. Ну-ну, забирай добро - эн, заря рожки кажет!

*****

Расступились кусты, и Петр Кирилыч едва успел оглянуться, как промелькнула у него в глазах широкая спина, прочернела на зелени длинная поддевка, и скоро по поросли пошел только треск и шум побежал с ветки на ветку: носил Спиридон круглый год сапоги, а чинил их в кузнице, на каблуки им в аккурат подходили подковы с трехлетки…

Петр Кирилыч развел руками, взял бережно Машу и, как перушко, положил ее на плечо.