–  Э-ей, Петр Кирилыч! Лиманадиться будешь опосля!..

"В духах седни мельник", - улыбнулся довольно Петр Кирилыч, положил Машу половчее на плечо и тронулся в обход по берегу, где стояли ольхи не так густо, как у самой воды, как бы нарочно сторонясь и давая Петру Кирилычу дорогу.

Тихо по берегу, как бывает тихо у нас в стороне в тот самый час, когда заяц положит у лежки последнюю хитрую петлю, сквозь эту петлю вся нежить и небыль в землю уйдет, и сам лесной коновод - леший часто, заспавшись на полной луне, с этой минуты оборотится в пень или кочку, возле которой в тот день будет цвести земляника.

Быстро катится месяц под горку, все прозрачней становится и белее, недалеко уже ему до края чертухинского леса, где стоит лесная сторожка, в сторожке Петька Цыган спит на полатях, цыган не цыган, и не цыганского он роду, только жизнь у него цыганская и бытье конокрадное, и любит он больше всего по лесу шастать да лошадей в стороне воровать, почему у нас и прозвание такое пошло: месяц - цыганское солнышко.

Взобрался Петр Кирилыч на последний откос, перевел дух и тут только и заметил, что светятся ему прямо в лицо два большие синие глаза, сине в них, как было сине тогда под плотиной, когда он под нее с Антютиком смотрел, на плече у него Машины руки, и от них идет под рубаху тепло.

"Не хороша Маша, да… наша!" - подумал Петр Кирилыч и поцеловал Машу в губы.

–  Машь… а Машь!..

–  Штой-та?
– вздохнула Маша и быстро заморгала глазами, словно проснулась.

–  Жива?..

–  Живехонька! Ну-ка, поставь меня, Петр Кирилыч, на землю, всю разломило.

Выпрямилась Маша и немного шатнулась.

–  Откуда это тебя такой грех нанес? Я ведь хотела купаться. Вода, говорят, от худобы помогает…

–  А я подумал - топиться!..

–  Ты уж такое подумаешь: что меня хлебом, что ли, отец не кормит?.. Вот спужалась… вот спужалась, думала - леший!

–  Ну и ладно, что так вышло: не леший, а человек пеший!

Маша улыбнулась Петру Кирилычу и оправила на себе сарафан.

–  Вот что скажи мне, Петр Кирилыч… Я все слышала, о чем ты с отцом говорил…

–  Ну и ладно, коли так, об одном деле не двадцать раз разговор заводить…

–  Так-то так, и я не прочь от этого… только отец-то говорил с тобой больно чудно… Не пошутил ли он, Петр Кирилыч?..

–  Какие тут шутки? Я те присватал!..

–  Ой-ли, так и согласился?..

–  В два слова!..

–  И ничего… такого?.. Особенного?..

–  Да говорю, что ничего. Ты же слышала!..

–  Слышала, Петр Кирилыч. Только тогда, Петр Кирилыч, и я тебе вот что скажу: ты меня за тюху-то совсем не считай!..

Петр Кирилыч нагнулся к Маше и хотел поиграться, но Маша отвернулась, приложила ручку к щеке и в искосок поглядела на Петра Кирилыча. Стала она в эту минуту немного похожа на Феклушу, даже ямки чуть проступили на порозовевших и пополневших щеках, и от этих ямок по всему ее лицу словно свет пошел, и глаза глубже засинели, и гуще на плече под мочальной косой заголубел сарафан.

–  Я что говорю, - прошептала Маша, - ты будешь балакать, а я возле тебя плакать?..

Ничего Петр Кирилыч не нашелся Маше ответить, потому ударила Маша в самую бровь, опустил он сначала голову, потом хлопнулся Маше в ноги. Маша вскрикнула тихо и закрылась руками, видно не ждавши такого ответа.

–  Ну, коли так, тогда… - не договорила Маша, и только Петр Кирилыч поднялся, сама ему поклонилась.

Взялись они за руки и не торопясь пошли по дубенскому берегу в ту сторону, где густел все пуще туман от реки, и над туманом плавала черная мельничья крыша, и над ней уносился в небо железный конек с развеянным на ветру хвостом, словно сорвавшись со шпиля.

Тихо было по берегу. В этот час в городу господа спать ложатся, а у нас в Чертухине мужики выходят на двор позевать и холодной водой ополоснуться и лоб на утренний свет перекрестить…

Смотрит Петр Кирилыч на Машу и думает сам про себя, что зря захаяли девку… Девка как девка, не хуже других!..

Или и впрямь похорошела Маша за эту ночь, или это все туман да побелевший свет от луны, только случилось в этот раз с Петром Кирилычем то, что еще сроду-родов с ним не случалось…

*****

Сбежали они под бугор, и скоро впереди сгорбатился в тумане мост через реку, слышней зашумела в плотине вода. Петр Кирилыч вдруг остановился и схватил Машу за плечи.

–  Что это такое, Маша?
– спросил Петр Кирилыч, показавши рукой на мельницу.

С мельницы, мешаясь с гулом воды, шел какой-то непривычный и непонятный Петру Кирилычу гул, похожий и на урчанье воды в плотине, и на уханье ночного сыча.

–  Это?.. Это батюшка к заутрени звонит… Разве ты его порядков не знаешь?..