–  Что это такое с тобой, Петр Кирилыч, творится?
– спросил Спиридон, рассевшись на лавку и показавши Маше на угол, где не на что было присесть.

Ласково смотрит Спиридон на Петра Кирилыча, а у самого глаза так и бегают по всему, словно спрятать что от Петра Кирилыча хочут, и Маша в сторонке стоит, на Петра Кирилыча пугливо озирается - во всем чудится Петру Кирилычу опаска перед ним и тревога, видно, он что-то нарушил и что-то узнал, чего знать бы ему не доводилось.

–  Что это с тобой, Петр Кирилыч? Ты ведь такой дурниной кричал!

Послышалось Петру Кирилычу в этом вопросе большое участье к нему, и так хорошо у Спиридона при этом засветились не по-стариковски под пушистыми бровями глаза, что сразу язык у него развязался, и Петр Кирилыч так и понес обо всем: как в лесу Антютика встретил, как ходили они с ним сватать дубенскую девку, что видел и слышал от этого Антютика, как ставил на сома возле плеса жерлицу - одним словом, до самой коряги дошел… но ни об ней ничего, ни про Феклушу не промолвился словом, потому что теперь и сам думал, что коряга была как коряга, занесло ее-де в половодье в овраг весенней водой, а… Феклуша?.. Какая же это Феклуша, коли это была самая настоящая… дубенская девка… только Петр Кирилыч не сумел взять свое счастье, потому что хоть и складный из себя мужик, а нерасторопен.

Слушает его Спиридон, широко расставивши ноги и полбороды заправивши в рот, оперся о стол широкой ладонью и пальцами по нему слегка барабанит. Кажется Петру Кирилычу, что Спиридон в бороду немного смеется, но не так это заметно, чтобы можно было на эту усмешку обидеться, потому что, конечно, и вправду ведь в неудаче Петра Кирилыча все же мало смешного.

"Говорить ему али нет, что больно он на Антютика всхож?
– думает про себя Петр Кирилыч, путая все больше в своем рассказе и сам сбиваясь с толку от этой близости и похожести Спиридона.
– Пожалуй, чего доброго, обидится старик… он ведь, по слухам, духовой! Не гляди на него, что сидит перед тобой и как молодой месяц светит… Через минуту может случиться… бровью только моргнет - и от тебя звания никакого не останется…"

Петр Кирилыч, думая так, не к слову замолчал, глядя Спиридону прямо в глаза. Спиридон прожевал бороду, отвернулся от Петра Кирилыча и принялся ее спокойно разглаживать широкой, как заслонка, ладонью.

Маша, глядя на это поглаживанье, еще пуще побледнела в углу, и руки, опущенные вниз, у нее задрожали: в сердцах отец али и в самом деле Петр Кирилыч ему пришелся по духу, и что Маше будет за то, что она Петру Кирилычу проболталась сдура да радости обо всем, о чем раньше бы из нее клещами слова не вырвать, потому что и сама она свыклась с отцовской верой; кажется, в огонь бы и воду пошла и скорей удавилась бы на тонкой веревке с мутовки в корчаге, чем ни с того ни с сего обмолвиться словом чужому человеку и на отца, может, накликать беду.

"Знать уж… быть такому греху!" - не раз подумала Маша со вздохом, еще не понимая и не разгадав, как обо всем этом думает сам Спиридон и как он поступит с Петром Кирилычем, который знает теперь, куда Спиридон Емельяныч убирает на зиму картохлю.

Но по лицу Спиридона никогда ничего не поймешь…

–  Так, Петр Кирилыч… так… да, друг сердешный… - говорит спокойно Спиридон Емельяныч, видя, что Петр Кирилыч на самом нужном месте осекся и глядит на него не сморгнув, - так… недаром тебя люди прозвали "балакирь"! Ни лошадь, ни кобыла: не было вроде, а… было!.. Так… ну, а… хочу я спросить… о боге как ты понимаешь? О боге?
– повернулся быстро Спиридон, словно ветром каким на него дунуло, опять по столу забарабанили пальцы, бороду еще больше заправил в рот и так смотрит на Петра Кирилыча, будто только это и интересно ему от него услышать, а что там дальше с ним было да приключилось, до этого Спиридону, знать, нет особой нужды…

Петр Кирилыч поднялся с лавки, полотенце на пол свалил и руки расставил:

–  Я… Спиридон Емельяныч, человек не божественный… живу как бог на душу положит…

–  Да… да… Петр Кирилыч… так оно, пожалуй, и лучше… потому что то же на то же выходит… А все же… ежели такое дело случилось… Ты ведь, сколь я пойму, сватаешь… Машку (так и огрел глазами Спиридон бледную Машу)… Сколько пойму… так нам, Петр Кирилыч, подумать бы вместе.

–  Дык что ж, Спиридон Емельяныч, - подался Петр Кирилыч весь к Спиридону, - разве я отпираюсь?.. Только я говорю, что по этой самой части слабенек… в церковь редко хожу… люди к заутрени, а я… по грибы… али забор подпирать в огороде - надо же правду сказать…

–  Правду говорить вот как надо… Соврать всякий сумеет!..

–  Так и я же про то же… Что сказать?.. Я не поп!..

–  И не дьякон!
– засмеялся Спиридон во всю бороду, встал с лавки и не торопясь положил за Петром Кирилычем полотенце на место, расширился во все свои непомерные плечи и, все еще улыбаясь, потрепал Петра Кирилыча по загривку: - Денежки на кон!.. Не отдал бы я тебе свою Машку, Петр Кирилыч, за деньги, а… теперь…

Маша закрылась рукой, Петр же Кирилыч еще шире руки расставил.

–  …бери, Петр Кирилыч, задаром!

–  Батюшка!
– всполохнулась Маша из угла, словно курица оттуда прокудахтала, протянула она руки к отцу и то ли просила простить ее, пощадить, то ли благодарила за такое быстрое решенье отца, которое было ей, судя по всему, по душе.

–  Молчи!
– грозно топнул Спиридон, обернувшись к Маше, инда под ногой половица погнулась и звонко отдалось в стекле: молчи! Занес было руку, потом опустил, с минуту подумав, снова поднял и, сложивши крест высоко над головой, как будто крестом хотел Машу ударить, подошел к ней и… благословил.