Заказал, вишь, старый леший на этой своей тропке никакой съедобной траве не расти, чтоб была она ему в вечную память!..

Вот только знают ли про это про все Ивашка Баран да еще Сенька Денщик? По этой тропке они в сенокосное время теперь на лисапетах на Дубну к Боровому плесу ездят купаться?.. Начальство!

Наверно, что нет!..

А мы вот все помним и знаем!..

*****

Идет Петр Кирилыч рядом с Антютиком и разглядывает его во все глаза: как это, дескать, леший выглядит во всей его полной натуре?

Допрежь всего у него нет никакого хвоста… Этот хвост прицепили ему совсем противу натуры… Видит еще Петр Кирилыч, что леший одет вроде как он, в таком балахоне, каких уж теперь совсем и не носят, потому что вышли из моды, но только если по разности на него будешь смотреть, сначала на ноги, скажем, а потом на башку, так станет чудно - ни на одном человеке того не увидишь: будешь долго смотреть, а никак не решишь, что это - мужик стоит перед тобой али баба…

Когда его Петр Кирилыч об этом спросил, то есть почему это он похож то на мужика, то на бабу, так Антютик ему только и сказал:

–  Этого, - говорит, - ты, Петр Кирилыч, сейчас не поймешь, а вот когда я тебе сосватаю дубенскую девку да тебя со Христом поженю, тогда и увидишь, что это такое: это, - говорит, - оттого, что в нашей лешей природе никакого сунгуза не бывает!..

А что это такое за сунгуз такой, Петр Кирилыч расспросить его постеснялся, а повел речь издалека и о другом…

–  Скажи, сделай милость, - говорит Петр Кирилыч, - вот когда меня мать, царство ей небесное, на этот свет родила, так Петром назвала, а как у тебя будет имечко?..

–  Как же, как же, - отвечает леший, - без имени никакой вещи на свете не существует… Зовут, - говорит, - меня мужики Антютик, а бабы Анчутка…

–  На Анютку похоже, если как бабы!..

–  Только, видишь ли, меня мать не родила!..

–  То есть как же это так не родила?
– удивляется Петр Кирилыч.
– Откуда же ты на свет выскочил?..

–  Я же тебе говорил, Петр Кирилыч, что у нас все по-другому… У нас все касательно того-сего идет без сунгуза… Трудно мне тебе объяснить: мы родимся совсем по-другому!..

–  Вот бы послушать!
– говорит Петр Кирилыч…

–  Э?.. Разъело губу?.. Любопытна же эта ваша порода, страсть… Только себе на погибель, потому человеку… многое лучше не знать!..

–  Нет, уж ты, Антютик, мне рассказал бы… Если тебя там сумление какое берет, что, дескать, потом всем разболтаю… так, ей-ей, во мне, как в могиле!..

–  Да мне-то што… тебе и так ни в чем не поверят… скажут: балакирь!..

–  Верно, Антютик!
– печально согласился Петр Кирилыч…

–  По этому самому: слушай…

Лес, кажется, так и наклонился к земле, низко распушили свои подолы столетние ели, сосны взбучили шапки, и березы выставили на ветер меленькие ушки, которые только-только обозначились в ветках, слушают они, видно, вместе с Петром Кирилычем своего лесного хозяина и никак наслушаться не могут.

–  Родимся мы не в естестве, а от молоньи… Вот когда молонья ударит в какую-нибудь елку в лесу или сосну, только в такую, у которой непременно не меньше ста поясков на комле… Знаешь, по чему у дерев считают года?..

–  Понимаем!
– отвечает Петр Кирилыч.

–  Так вот, когда в такую стогодовалую елку ударит молонья, и расщепит ее напополам, и сожгет ее по самую землю, так в горелом пне после нее долго потом сидит небесный огонь, как в материнской утробе… Наподобие как и у чаловека: семя жены, по писанию!..

–  А-а-а… - протянул Петр Кирилыч, - семя жены?..

–  Да… Проходит так год, а может, и больше, и два, и десять лет может пройти - какая погода, - пень этот стоит и стоит, пока у него, у пня, не вырастут руки и ноги и в самом верху из-подо мха, которым он за эту пору весь обнесется, не прорвутся гляделки с зеленым таким огоньком, каким горят все гнилушки в лесу… Только опять надо тут различать… разбирать надо так же, как и в человеке, - один человек гожий, а другой такой, что, кажется, сотню раз лучше бы было, если бы он совсем на свет не казался, - так и с каждым пнем в лесу: один пень и пень, ни на что другое не годный, как только подкуривать им в подовинье, а другой пень годящий - его в печку не сунешь и голыми руками не возьмешь…

–  Н-нно!
– не удержался Петр Кирилыч.

–  А что? Не веришь? Никакой вагой такого пня не скорчуешь, когда на него, то есть как это сказать: пень - значит, уже не на пень - а на нашего брата на вырубке где-либо наткнешься…

–  А ведь это вот как часто бывает… семь потов сгонит, а хоть бы с места.

–  Да ты, Петр Кирилыч, лучше слушай… Известно, будешь даром потеть и наутро зря пораньше придешь: никакого пня на этом месте тебе не найти, потому пенек за эту ночь… убежит!..

–  Убежит?..