– Папулик, милый, ну иди скорее! Вот-вот сейчас на этом горизонте появится верхушка диска. О, Боже-Господи, какая чудотворность!

– Скажи мне, кто ты? Кто тебя создал? – покорно подчинившись воле ангелочка, по-прежнему богатый человек, кряхтя, безвольно, нехотя поднялся с уютной, мягкой и нагретой за ночь, трепетной постели и, подойдя к окну, приник губами к темечку ребенка, всем существом своим желавшего увидеть восхождение светила. – Откуда ты взялась? Откуда эти фразы? Откуда эти обороты речи?

– Стой! Не мешай. Смотри, оно восходит!

Еще не жадный, не горячий, едва явившийся на свет, дитя по праву, первый лучик солнца пастельными цветами обрек к существованью новых красок пол, стены, потолок огромной спальни олигарха, буквально за секунду сотворив метаморфозу от серых неуживчивых тонов до радужных рождений нового, живого.

– Папуля, вот послушай. Я долго думала над этим, как может то, что в миг испепелит любое, связанное с жизнью, дарить нам эту жизнь? Вот мы вчера с Сережкой по телеку смотрели передачу. И там один ученый – кстати, очень пожилой – занудно говорил про космос. И я подумала: «Что значит бесконечность?» Ну вот, к примеру, мы с тобой прекрасно знаем, что есть пределы у окна, у дома, у Москвы, у солнечной системы. В конце концов, у космоса ведь тоже должен быть предел? Ну, так? Но что тогда за ним? И что за тем, что этот космос окружает? Я думаю, ты должен знать. Ты же туда попал. И вдруг так неожиданно вернулся. Ведь это ж не случайно, правда? А ты не говорил об этом с Богом?

Все выше диск вставал над горизонтом. Пал Палыч, глядя на него, обняв за плечики «исчадие вопросов», как будто невзначай, ничуть не напрягая память, спокойно произнес: – Ты знаешь, милая Лариска Пална, все это время я наивно думал, что тогда со мною разговаривал Господь. Я знаю, он был рядом. Он присутствовал повсюду, но чтоб со мной…Увы, не говорил.

– А кто же это был?

– Сияние. Громадный сгусток света. Он обволакивал меня великим ощущением добра, которого, пожалуй, на земле-то не бывает. И то, что я почувствовал в тот миг, обычными словами мне не передать. Язык великого поэта здесь бы был бессилен. Такое не передается.

– Так, может, это все же был Господь?

– Нет-нет. Скорей субстанция, но с наделенным, данным ей от Бога правом вершить судьбу моей души, которая тогда уже была вне тела моего. Я помню, растворился в этой неземной любви, а он меня вдруг неожиданно спросил: «Зачем так было неразумно подставлять себя под пулю негодяев?» Да, точно помню, так мне и сказал: «Зачем так неразумно подставлять себя?»

– А ты, папуля, что-нибудь ответил?

– Да, я ответил… Мысленно, конечно… Я ему сказал, что этого хотел, а он сказал, что это слишком просто. И что заклание – есть путь порочный. Имея силу, предпочесть бессилие – не меньший грех. Сказал: «Ступай обратно».

– И ты тогда вернулся?

– Нет, не сразу. Я закричал… Нет, я к нему взмолился: «Ну дай же мне всего одну секунду, чтобы взглянуть в твои божественные очи! Всего одно мгновение – и я познаю истинное счастье!» И вот когда моя душа, истерзанная предвкушеньем чуда, от неземной любви разорвалась на миллиарды маленьких частичек, тогда я понял, что поднялся всего лишь на одну ступень той лестницы, которая, взмывая вверх, ведет к Создателю. Быть может, это-то и есть, к большому счастью, бесконечность?

Рассвет уже вовсю играл палитрой невообразимых красок, столь безответственно перемешав тона, при этом с легкостью и беззаботно творя гармонию теней и света.

– О чем задумалось, любимое дитя? – Пал Палыч улыбнулся, – дитя, которую зовут Лариска Пална. Надеюсь, что на этот раз я, хоть частично, смог вам ответить на поставленный вопрос?

– Ну, не совсем. Но то, что ты сказал, мне тоже очень интересно. Я должна подумать. Подумаю, а после кой о чем спрошу. О'кей?

– Ну, кто бы в этом сомневался?

Ребенок поднял вверх обе руки.

– Папулик, а теперь не отвлекайся! И как всегда, на счет «четыре». И раз, и два, и три… Четыре!

На славу разбежавшись, оба с впечатляющей синхронностью нырнули рыбкой в широченную кровать. Лишь прочность, качество и непомерная дороговизна спасли кровать от неизбежного постыдного крушения. Даже не скрипнув, она все же подумала невольно: «А если бы по мне проехал его «Брабус»? Хотя мне жаловаться грех. Я в общем-то хозяином довольна».

Лежа на спине в своей постели, Пал Палыч не терял надежды еще немножечко вздремнуть. Он терпеливо ждал, когда, упершись ему в грудь «острющим» локотком, ребенок завершит намеченный на утро список тем… Ну и, конечно, череду вопросов.

– Папулик, хочешь, я тебе открою маленький секрет? О нем еще никто не знает.

– Хочу, – вздохнул Пал Палыч обреченно.

– У нашей тети Лены– баронессы…

– Лариска Пална, – прервал ее Остроголов, – мы же с тобой договорились. Ты отлично знаешь: она не любит, когда ее так называют. Даже за глаза.

– Ну не сердись, Пал Палыч, каюсь. Просто с губ слетело. Но ты и сам не хуже меня знаешь, что все кругом ее так называют. Да тот же Зямкин, например. Я лично слышала, как он ей говорил: «Ты, баронесса, моя вечная любовь, и я для счастья нашего ребенка ни сил, ни средств не пожалею».