Дяде Пете был знаком этот грохот. Теперь, чуть попривыкнув, он уже ясно разбирал и шипенье «катюш», и монотонное уханье минометов, и громоподобные удары тяжелых орудий. Ухватив половчее мешок с продуктами, старый повар почти бегом пустился к кухне. Как и обычно по утрам, солдаты сидели на плащ-палатке и чистили картошку.

Неподалеку весело плясало пламя большого костра, но это уже никого не тревожило. Немцам, надо думать, было сейчас не до костров. Увидав повара, оба солдата, словно сговорившись, лукаво улыбнулись и кивнули головами в сторону речки:

– Ну, что скажешь, дядя Петя?

Но дяде Пете было не до разговоров. Сбросив мешок на землю, он тут же принялся командовать:

– Живей, живей, сынки! Эх, кабы успеть! Котлы-то пустые ещё…

Как назло, дрова в печурке не разгорались. Повар на чём свет стоит честил помощников:

– Работяги! Не могли приготовить парочку-другую сухих чурок!

А лес всё гудел, деревья клонились к земле, как во время сильного бурана. Дядя Петя кричал и ругался, но не только солдаты, а даже сам он не слышал собственного голоса. Он и не заметил, как к кухне подошел старшина.

– Орлы! Как тут у вас дела? – весело крикнул он и, по обыкновению, одним глазом заглянул в большой котел. Заметив, что вода уже закипает, а на плащ-палатке стоят два ведра очищенной картошки, старшина подскочил к дяде Пете, хлопнул его по плечу и что-то крикнул в самое ухо. Но из-за грохота повар так ничего и не услышал.

Эта ночь совсем не походила на предыдущие. Все были убеждены, что и рассвело-то много раньше, чем обычно. Задолго до наступления утра над деревьями протянулись молочные полосы, предвещавшие ясный день; полосы эти всё расширялись, прогоняя из леса густую ночную тьму. Вместе с зарей пришла тишина.

Когда кухня выехала из лесу, большая дорога оказалась забитой до отказа. По ней тесно, почти впритирку, двигались машины, подводы, шли команды солдат. Вся эта лавина направлялась к холму по ту сторону речки. Поляна, ранее притаившаяся, безмолвная и, как казалось, совершенно мертвая, сейчас звенела человеческими голосами. Опустели землянки и окопы; их обитатели ушли далеко вперед. На снегу валялись невесть откуда взявшиеся доски, кучи перетёртой солдатскими телами соломы, банки из-под керосина, пришедшие в негодность каганцы и прочая немудрая рухлядь – неизбежная принадлежность землянок и окопов. Исчезла охрана мостика, ещё вчера так зорко следившая за всеми, кто появлялся поблизости.

Широко, по-хозяйски въехала кухня на мостик, на тот самый мостик, возле которого ещё накануне произошла «заварушка», стоившая жизни нескольким гитлеровцам и двум нашим бойцам.

По ту сторону мостика лошади пошли медленней: дорога уводила вверх, в гору. Дядя Петя достал из кармана брюк свой внушительный кисет и, шагая рядом с лошадью, окликнул шедших позади солдат:

– Давайте, сынки, закурим!

Он жадно затянулся махорочным дымом и, медленно шагая по разъезженной дороге, снова задумался. Сегодня, ясное дело, писать будет некогда. Где ж тут писать, если всё время будешь в дороге? И почтальона днём с огнём не сыщешь. Нет! Теперь, во время наступления, не до писем… Во время наступления всё меняется.

Сзади подошла колонна грузовых машин и, не снижая скорости, двинулась в гору. Подводы съехали на снег, уступая дорогу. Когда первая машина поравнялась с кухней, из кузова на полном ходу выпрыгнул старшина Ломакин и напустился на дядю Петю:

– Наша рота, глядишь, уже за горой, а то, может, и дальше, а ты всё тут валандаешься! Когда же мы догоним своих? Через месяц? А ну, пошевеливайся! Шире шаг!

Повар сунул в руку какому-то солдату недокуренную цигарку, торопливо взобрался на козлы и помахал в воздухе кнутом. Лошади пошли быстрее. Усевшись рядом с поваром, старшина Ломакин рассказывал:

– Уже есть пленные! Говорят – несколько сотен. К вечеру их будет, верно, тысяча, а то и больше. Понял?

Кухня въехала на деревенскую улицу. До сегодняшнего утра эту деревню можно было видеть только издали. Несколько хат горело. Огонь жадно и шумно пожирал соломенные крыши и деревянные стены. Снег на улице почернел от сажи и пепла. Возле одной из горящих хат стояли двое ребятишек с чёрными от сажи и копоти лицами. Они были босы и – странное дело – не боялись мороза и не плакали. Молча, с любопытством смотрели они на дорогу, по которой двигался поток машин и людей. Дядя Петя достал из мешка буханку хлеба и протянул ребятишкам; те быстро подбежали к кухне, взяли хлеб.

– Фрицы убежали во-о-он туда! – кричали они разом, указывая ручонками, в какую сторону бежали немцы. – Поезжайте скорей, вы их нагоните!

Этому приказу, этому страстному желанию детей, нельзя было не повиноваться. Дядя Петя взял из рук старшины вожжи и, сильно взмахнув кнутом, крикнул:

– Но-о, детки! Но-о, голуби! Пошевеливайтесь!

Сумерки подкрались как-то неожиданно, и дядя Петя понял, что сегодня ему не догнать своей роты. Лошади выбились из сил, стали спотыкаться и падать; приходилось подолгу ждать, пока они, напрягаясь и тяжело дыша, снова потянут кухню. Старшина Ломакин вскочил на попутный грузовик и помчался вперёд догонять свою роту.