– Литера… буква! – нетерпеливо махнул рукой дядя Петя. – В нашей полевой почте тоже есть литера – буква. А кто на неё смотрит? Самое главное – номер! Возьми, который из вас, напиши на конверте сколько хочешь литеров, ни одна полевая почта не возьмет письма, потому что – ерунда! Самое главное, чтобы номер был!

– А он дело говорит! – заметил кто-то из солдат. – Номер – он главней! Без него разве найдёшь человека?

– У нас тоже раз было, – принялся рассказывать молодой солдат. – Два брата нашлись в одной части… Служили рядом и знать не знали…

– Вот что я тебе посоветую! – вмешался санитар. – Ежели ты по-настоящему поищешь – найдёшь сына! Непременно найдёшь! Для тебя что важно? Важно, что теперь ты знаешь, где надо искать его, знаешь, где его полевая почта находится. Мы и есть эта полевая почта, и твой сын, значит, должен быть где-то здесь. Кто его знает, может, он теперь тут, в лесу, сидит, как и мы, где-нибудь у костра… Кто он у тебя – солдат, сержант?

– Командир отделения…

– Ну и что же? – возразил бородач. – Мало, что ли, в армии командиров отделений? Сколько хочешь! Иди, зови – кто здесь командир отделения такой-то? Где ты его найдёшь, когда часть ушла в наступление?

Стало тихо.

– Ты всё же поищи, – советовал санитар. – А вдруг он тут где-нибудь? Ой, может, сидит вон у того костра! Мало ли что бывает? Искать надо! Надо у людей поспрашивать. Я так скажу: ежели по-настоящему поищешь – обязательно найдёшь!

Дядя Петя медленно побрел к лошадям.

Оба его помощника стояли возле кухни и молча курили. Они слышали, о чём шла речь, да не решались вмешаться, поскольку разговор вели пожилые, бывалые солдаты.

– Не журись, батя! – после долгого молчания сказал один из помощников. – Сейчас поищем твоего сына. Неужто не найдем?

– Как не найти! – добавил второй. – Запросто найдем!

– Вот поедем по лесу – каждый кусточек обшарим. Дядя Петя стоял молча и, казалось, не слышал, о чём говорят товарищи. Потом он взял лошадь под уздцы, и кухня медленно двинулась по дороге. Солдаты у костра долго смотрели вслед дяде Пете; каждый думал о своей семье, о своих детях, каждый желал удачи повару, каждый хотел, чтобы сын его сейчас оказался рядом.

По ночному лесу блуждали тени. Там и сям трещали костры, свет их пробивался между деревьями и далеко виден был с дороги. Петро Хоменко поминутно останавливал лошадей, подходил к кострам, вглядывался в темноту, прислушивался.

Два солдата, помощники дяди Пети, не отставали от него, тоже прислушивались и вглядывались в темноту, где каждый силуэт можно было принять за человека, именно за того, который был им нужен.

Лесная дорога давно опустела и замерла. Брошенные затухающие костры уже не манили к себе путников. Иногда порыв ветра раздувал их, пламя внезапно вспыхивало и так же быстро угасало. Вокруг притаился темный, безмолвный лес; только треск перемёрзших деревьев время от времени нарушал мрачную тишину.

Дяде Пете почудилось, будто далеко в лесу расположился большой обоз. Возле подвод весело горели костры, солдаты приплясывали на месте, стучали ногой об ногу, обхватывали себя руками и хлопали по бокам, чтобы хоть как-нибудь согреться. Повар снова остановил лошадей, беспокойно уставился в темноту и вдруг, сложив ладони возле рта, закричал – громко, протяжно, не жалея сил:

– Юр-ко-о-о! Хо-мен-ко-о!

– Хо-мен-ко-о-о! – подхватили оба солдата. Ветер понёс их голоса в глубь леса.

– Юр-ко-о! Хо-мен-ко-о! – кричал старый повар. Затем он остановился, словно ожидая ответа на свой зов.

– О-о-о-о-о-о-о-оу! О-о-уо! – отзывалось далекое эхо.

Лес стоял глухой, безмолвный, замороженный. Никто не откликнулся на зов старого повара.

Дядя Петя молча плелся за подводой. Болело сердце. Всё тело сковывала усталость. Было тяжело и стыдно за себя, за свою слабость, за то, что увлёкся, как мальчишка, и метался от костра к костру.

«И зачем только ты раскричался на весь лес, старый ты дурень! – горько упрекал себя повар. – Что же это, выходит, один твой Юрко воюет, кроме него никого и на свете нет! А разве у этих двух солдат, что таскались за тобой по лесу, а завтра чуть свет должны снова заступать в наряд, разве у них нет матерей, нет отцов, которые думают о них, плачут и тоскуют в горькой разлуке? Лучше бы не искать тебе ветра в поле, а поскорее догнать свою роту… Люди устали, скоро сутки, как гонят врага, ждут, верно, не дождутся котелка горячего супа… Скоро сутки, как началось наступление, а ведь никто не отстал, никто не остался на дороге. Один ты… Все идут пешком на своих на двоих, а ты даже на лошадях их догнать не можешь!»

Так распекал себя повар Петро Хоменко. Он сам задавал себе вопросы, сам же и отвечал на них. Получалось, что за проявленную бабью слабость, за недопустимую на фронте слезливость надо бы взять того старого дурня и всыпать ему так, чтобы своих не помнил.

А лошади между тем медленно плелись в гору. Но вот кухня вышла на ровную дорогу, дядя Петя вскочил на козлы и громко закричал, угрожающе взмахнув кнутом:

– Эй, погибели на вас нет! Что плететесь, как дохлые? Уговаривать мне вас, что ли?