Шрифт:
Гурий обратился к Звягинцеву:
– Евгений Борисович, к завтрашнему дню подготовьте проект приказа об организации первого промысла по добыче нефти и о дальнейшем расширении поисковых работ. Четко определим: кому что и в какие сроки делать. Кого назначим управляющим первым нефтепромыслом?
Звягинцев обвел взглядом сидящих вдоль стены людей.
– Я думаю, Зиновия Юрьевича Пастернака. Инженер-нефтяник с большим опытом.
– Согласен. А вы что скажете, Зиновий Юрьевич?- спросил Гурий, в упор глядя на Пастернака сидевшего у самых дверей.
– Что я могу сказать?- поднялся тот.- Будет, конечно, труднее, чем в Баку…
– Труднее, Зиновий Юрьевич,- подтвердил Гурий.- Трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать. А здесь мы второе Баку организуем, я так думаю. Поздравляю, Зиновий Юрьевич, и желаю успеха.
Лунин продолжал:
– Зиновий Юрьевич сам отберет себе помощников и сразу начнет готовить буровиков. Нужны бурильщики - ключники и их помощники, верхолазы и другие рабочие. В каждой смене должно быть два-три ученика. Отбирать нужно из тех, кто помоложе, покрепче, пограмотнее. И кто на других работах показал себя с лучшей стороны. После учебы устраивать экзамен и выдавать свидетельство специалиста. Это важно для закрепления кадров…
– Климкин, пометь себе,- кивнул Гурий.
– А сегодня надо бурить и бурить. Оконтурить месторождение и точно определить запасы…
– Понятно,- поднялся Гурий.- С бурения никого не снимать, буровиков никуда не переводить. Это мой приказ. Все, закончили.
На других совещаниях начальник может сказать: все, товарищи, все свободны.
Это на других совещаниях, в иных местах. Здесь выражение «все свободны» может быть истолковано как издевательство или неумная двусмысленность. Спецы выходили из кабинета, тихо переговариваясь.
Гурий тоже вышел из-за стола, прикрутил фитили ламп, чтоб горели спокойнее, без пульсаций, и, взявшись обеими руками за портупею, зашагал взад-вперед по кабинету. Теперь мысли его полностью переключились на рыжебородого, который не отступал из памяти, не давал покоя. Если увиденное мельком лицо ничего не хочет подсказать памяти, должна же хоть фамилия что-то напомнить. Сегодня в экспедиции более пятисот человек. Через полгода, вероятно, будет тысячи две, не меньше. Открытая нефть ко многому обязывает, работы будут расширяться. Но эту рыжую бороду нужно определить сейчас. Сейчас же. Гурий открыл списки. Фамилия, имя и отчество, год рождения, социальное происхождение, статья. Все как всегда…
Илья Яковлевич углубился в список, останавливаясь на каждой фамилии: не подскажет ли что-нибудь? Имя? Так. Больше половины списка прошел, но память ни paзу не дрогнула, не всполошилась. Споткнулся на сорок восьмом номере:
«Туланов Федор Михайлович. 1891 г. Кулак. Ст. 58».
– Фе-едя?
– вслух, с удивлением протянул Гурий.- Да, Федя, он, безусловно, он.
Старший майор госбезопасности поднял голову и тут только заметил, что Климкин не ушел, а стоит у двери и ждет.
– Товарищ Климкин,-официальным тоном сказал Гурий,- Прикажи кому-нибудь, пусть ко мне приведут Туланова Федора Михайловича.
– Да поздно уже, Илья Яковлевич,- поколебавшись, неуверенно возразил Климкин.
Гурий поднял голову: брови сошлись, на переносице, глаза вспыхнули:
– Выполняйте, что приказано!- Голос старшего майора госбезопасности не предвещал ничего хорошего. Климкин вытянулся, щелкнул каблуками:
– Есть!- и вылетел из кабинета. Надо же, как не понял его начальник! Он ведь о нем,о Гурии, заботится, намекая на поздний час: пора начальнику и отдохнуть от трудов праведных. А тот не так понял, не так. Вышло, вроде о зеке Климкин волнуется: поздно, мол, беспокоить. Ну, этих-то бобиков мы поднимем в ночь-за-полночь, надо и не надо, не сомневайтесь, товарищ старший майор…
ГЛАВА ВТОРАЯ
– Туланов! Одевайсь! К начальнику!
В сонно-угасающее сознание Туланова откуда-то издалека проник зов дежурного. Проник и разбудил сразу. У входа в палатку снова выкрикнули:
– Туланов! Пошевеливайся! На выход!
– Михалыч!- снизу, с первого этажа, ладонью похлопали ему по доскам нар.- Михалыч, слышь, тебя кличут.
– Слышу, Кузьма, слышу,- отозвался Туланов и сел. Вытащил из-под подушки, набитой, как и матрац, опилками, куртку. Напялил на себя.
Спустился вниз, снял с гвоздя, вбитого в столб, свой бушлат и шапку-ушанку.
На полу из неструганых досок было прохладнее, воздух почище, и дышалось полегче. Оно понятно: когда после тяжелой работы в одну палатку понабьется сто двадцать человек, всякий людской запах, перемешиваясь, тянется вверх, и дух там, на верхних нарах, не приведи бог. Но к чему только человека жизнь не приучит, запахи не самое страшное, да. И наверху все ж таки лучше зимой, понизу таким морозцем потягивает, у-у…