Молодой воин подставил меч и в движении отпарировал удар сбоку. Тот, кто его нанес, владел оружием из рук вон плохо, за что и поплатился, зато следующий противник корнуоллца обрушил на него булаву, причем не какую-нибудь турнирную, облегченную, а настоящую. Пришлось уворачиваться. Булава врезалась в фальшборт, и дерево пошло трещинами. Щепки брызнули в стороны, как вода, горсть которой разбита о стену. Не дожидаясь, пока снова придется отшатываться, молодой рыцарь сильно ткнул мечом под грудину йоркца и тут же перехватил его правую руку. Нетрудно оказалось сдержать того, кто был ранен мечом Мейдаля, а вот не попасть под его падающее оружие было сложно. Но не невозможно.

Дик ногой отшвырнул упавшую рядом булаву, бросил подхваченную бухту каната в лицо молодому парню, поднявшему было маленький арбалет, подскочил и ударил его ногой в живот. Следующему раскроил голову мечом, и остальные отхлынули, как волны во время отлива. Слишком силен и умел оказался противник, никому не хотелось знакомиться с его клинком. Только это соображение порой спасает решительных и отчаянных одиночек от целой толпы врагов. В конце концов, раз граф хотел разобраться с обидчиком, вот пусть он сам с ним и разбирается.

На лице Бальдера появилась растерянность. Он сделал шаг назад, но корнуоллец был уже рядом. Граф схватился за меч.

Поздно. Кончик клинка мелькнул перед глазами Йоркского сеньора и дрогнул у его горла. Бальдер непроизвольно глотнул. Он видел бледное лицо Дика, его ходящие ходуном плечи и даже капли пота, выступившие на коже. В глаза неудавшейся жертве он смотреть избегал.

Клинок медлил, не жалил, а потом и вовсе опустился. Йоркский сеньор не поднимал взгляда — не было сил ни видеть, ни чувствовать чужое презрение или триумф победы.

Корнуоллец шумно вздохнул и резким жестом убрал оружие в ножны.

— Не хочется ссориться с королем, — медленно сказал он. — Но в другой раз подумай трижды, прежде чем напасть. В следующий раз обещаю — не удержусь, — и перепрыгнул на "Святую Анну".

Моряки, которые, конечно, не могли упустить ракое редкостное и увлекательное зрелище, как драка одного против многих, встретили его появление громкими приветственными криками.

А у второго борта уже вытягивали Серпиану, уцепившуюся за какой-то свисающий канат. Она выглядела совершенно спокойной, будто бы все произошедшее вертелось в рамке обыденной жизни — накупалась, и вот вылезает. Ей тоже поаплодировали в знак приветствия, а прошедший мимо Дика старый лоцман (его прихватили с собой прямо в Марселе, и он должен был провести корабль меж итальянских и сицилийских островов и рифов) хлопнул го по плечу:

— Молодец! Бабу за борт бросить — это ты правильно.

— Я ее не бросал.

— Ну, не стал дергаться, когда бросал другой. Молодец! Баба-то выплывет. А если не выплывет, значит, плохая баба. Что за жена для рыцаря Креста, которая плавать не умеет?

— Или для моряка? — усмехнулся корнуоллец.

— А то! Ну, правда, и баба молодец — ишь как ловко из веревок вывернулась! — И, покачивая головой, пошел дальше.

Судя по лицам моряков, они всецело разделяли мнение своего собрата.

В мокром и рваном платье Серпиана выглядела не жалко, а настолько соблазнительно, что молодой рыцарь немедленно сдернул с плеч куртку и завернул ее, чтоб оберечь от чужих взглядов. Он гладил ее по плечам, а на самом деле ему хотелось прижать ее к себе как можно крепче, чтоб всем телом ощутить, что она здесь, никуда не делась, что все в порядке.

— Как ты? — спросил он, и голос его прозвучал так нежно, как он сам от себя не ожидал.

— Мокро, — ответила она. Помолчала. — Ты испугался?

— Я очень испугался. — Он обнял ее и повел на корму — туда, где можно было поговорить без посторонних.

— Не надо за меня бояться. Такую, как я, сложно убить, утопить же невозможно.

— Я рассчитывал, что ты превратишься в змейку.

— Да, змейки неплохо плавают. Правильно рассчитывал.

Дик вынул из сумки широкий плащ и накинул на леер, так, чтоб он заслонял уголок от чужих глаз. Подвинул Серпиане сумку, где, аккуратно свернутые, лежали ее платья.

— Кажется, там есть еще одна рубашка.

— Этот болван превратил мою одежду в лохмотья. Выскользнув из порванного одеяния, она расстроенно рассматривала его. Стоя обнаженной спиной к молодому воину, она ощупывала края разорвавшейся материи, а он любовался ее спиной, прямой и гибкой, изящно сужающейся к талии, а затем расширяющейся к бедрам.

— Не огорчайся, — ласково произнес корнуоллец. — Куплю тебе еще ткани. Я добьюсь, чтоб ты ходила в шелках.

— Но шить-то придется мне!

Прижав к себе, он поцеловал девушку в мокрый затылок, пахнущий морской водой.