Уже потом, анализируя прошлое, я не раз думала: а может быть, зря я отшила того скромного бухгалтера, который показался мне неразговорчивым? Многие считают молчаливость достоинством, а мне мечталось о рубахе-парне, душе любой компании. Может быть, я была не права, когда сказала решительное «до свидания» художнику, который когда-то был в меня влюблен? Но у него были вечно грязные руки. Можете себе представить — джинсы «Этро» с грязнющими руками в комплекте. Когда он пытался нежно прикоснуться ладошкой к моей щеке, меня передергивало. И в конце концов, не выдержав, я распрощалась с чумазым кавалером.

А потом, через много лет, вздыхала, наткнувшись на статью о нем в глянцевом журнале. Он добился настоящего успеха, его картины прекрасно продавались во всей Европе. И руки на фотографии, сопровождающей журнальную статью, выглядели чистыми. Может быть, мне надо было просто переждать, ведь во всем остальном он меня устраивал!

Возможно, мне стоило бы попробовать смириться со странной профессией Геннадия. Он же неплохой парень, мы прекрасно провели вечер, мне было с ним интересно. В конце концов, я же могу просто не ходить с ним в этот клуб.

Может быть, стоит дать ему шанс?

Но в тот момент, когда я решила вернуться за столик, взгляд Геннадия встретился с моим. В ответ на мою блеклую улыбку, он тоже радостно заулыбался. А потом — именно на этом я и «сломалась» — потом выпятил перламутровые губки и отправил мне воздушный поцелуй!

Меня передернуло от отвращения, я решительно поставила пустой бокал на барную стойку и протиснулась к выходу.

Опять у меня ничего не получилось.

Но как знать — может быть, оно и к лучшему. Зато какую колоритную статью я могу написать о своем ухажере-трансвестите. Я ведь не в том возрасте, когда жизнь воспринимается в романтично-мрачном свете, и ты с мазохистским удовольствием режешь вены из-за каждого встречного мужика. Мне тридцать один год, и я уверена, что это возраст оптимизма.

1. Можно вспоминать о слове «эпилятор» только накануне посещения общественного бассейна (учитывая, что в бассейн я вообще не хожу).

2. У меня будет масса времени как на мучительное самосовершенствование (чтение заумных книг, походы в консерваторию, размышления о смысле жизни или его отсутствии), так и на сладостное саморазрушение (прожигание жизни в клубах, просмотр идиотских фильмов, ежедневное поедание пиццы в несоизмеримых с понятием «женственность» количествах).

3. Я смогу навсегда выкинуть из головы утверждение, что вес бывает лишним, и хоть каждый день обжираться бутербродами, макаронами и — чем черт не шутит — свежайшей пахлавой.

4. Никто не обзовет меня деградантом только за то, что я подсела на реалити-шоу «Дом-2».

5. Я смогу завести какое-нибудь экзотическое животное, например варана, и научить его приносить тапки.

6. Не надо по утрам занимать очередь в душ и туалет.

7. Можно больше не повторять манрту: «Стринги — это удобно!» и потом не ходить весь день с желанием вытащить из собственной попы чужеродный элемент. А перейти на удобные панталоны, и все тут.

8. Можно объявить себя принципиальной радикальной феминисткой, организовать политическую партию и прослыть умной.

9. Можно обратиться в центр донорской спермы и бескомпромиссно родить того, кто через пару десятков лет станет высоким голубоглазым блондином. Который уж точно никогда меня не бросит и вряд ли окажется придурком.

10. Да можно вообще делать все, что захочется, причем без оглядки на строгого судию, который так и норовит обозвать тебя то пупсиком (из-за той противной складки на животе), то дурой (из-за «Космополитена», который валяется на твоей прикроватной тумбочке).

— Тебя хочет видеть Степашкин! — объявила мне Диночка с самого утра.

Я едва не застонала от разочарования. В нашем офисе есть примета — если начальник вызвал на ковер, ничего хорошего не жди. Может быть, в других редакциях начальство способно уединиться с сотрудником, чтобы наградить его премией за особые заслуги, в крайнем случае, просто вербально похвалить. Наш же Максим Леонидович приглашает сотрудников на тет-а-тет только в одном случае — когда он жаждет свежей крови.

В кабинет Степашкина я вошла, понуро опустив плечи. Я работаю в этой редакции почти десять лет и успела привыкнуть, что главный редактор снисходителен только к особам, жестоко мучимым самоуничижением. Если ты общаешься с ним, гордо выпрямив спину, стойко выдерживая его взгляд и не реагируя на металл, звенящий в начальственном голосе, — быть беде. А вот если притвориться убогим, что-то нечленораздельно мямлить, тупо изучать ковровое покрытие, опасаясь поднять на грозного тирана взгляд, может быть, даже всплакнуть, — вот тогда босс может, немного покипятившись, простить провинившегося.