Дождь кончился. Вдоль шоссе стоял черный лес, от него тянуло запахом мокрой сосны. Леонид Сергеевич слышал свои крепкие шаги по асфальту; в ночной тишине они были какие-то особенно значительные.

Он не раскаивался, что вылез из теплой, сухой машины. Ему было невмоготу там.

В электричке они поссорились. Ссора возникла из пустяков, но, как это всегда у них бывало, наворотилось много лишних грубых слов, причина ссоры тотчас же была забыта, а злость осталась. Минут за десять до станции Анатолий сказал:

— Давай, Варька, сделаем, чтоб старики не заметили. А то, честное слово, неловко получается: вечно приезжаем поругавшись…

— Подумаешь, — сказала Варя. — Перед своими давить фасон. Пусть знают. Я не умею лицемерить, как ты.

— При чем тут лицемерие? Может, я просто огорчать их не хочу. Или, может, мне стыдно…

— Стыдно? — она повернула к нему красивое осатанелое лицо. — Тогда надо было жениться на другой. Впрочем, ты еще успеешь.

— Дура, — сказал Анатолий. — Вот дура.

— От такого же и слышу.

И все началось сначала, по второму разу.

День был субботний. Покуда они шли от вокзала к родительскому дому, по дороге попадались знакомые. Шли парни из РТС, кое с кем из них Анатолий и Варя учились когда-то в поселковой школе.

— Алё, Толька! — закричали парни еще издали.

Поравнявшись, они посмотрели годовалую дочку, которую нес Анатолий, стрельнули у него сигарет и пошли своей дорогой.

— Они тебя совершенно не уважают, — сказала Варя.

Он не стал ничего отвечать.

— Вообще, мильтонов мало кто уважает. Хорошо еще, что ты форму не носишь. Стошнить может от вашей формы.

— Зарплату приношу — не тошнит, — сказал Анатолий миролюбиво. — Брось, Варька, ей-богу, надоело…

— Ты не можешь мне запретить высказывать свои мысли.

— Да я не запрещаю. Я прошу.

— А попрекать меня своей зарплатой тоже не имеешь права. Вот после курсов поговорим, кто больше будет домой приносить.

Он видел, что Варя завелась надолго. Они всегда приезжали в поселок поругавшиеся. Матери он не стеснялся, матери он ни в чем не стеснялся, а отца было совестно. И теперь еще, как назло, эти чертовы парикмахерские курсы. Отговорить ее не удалось. На все его доводы она отвечала, что это очень хорошая специальность — делать людей красивыми.

— Ты возишься круглые сутки с жульем, считается благородная профессия. А мои клиенты будут порядочные люди. И заработок подходящий.

— Чаевые, — подсказывал Анатолий.

— Зависит от точки зрения. Для кого — чаевые, а для кого — благодарность за душевное отношение. Вообще, хорошенькая женщина имеет право получать подарки. Ты мне цветы когда-то приносил?

— Но я же потом на тебе женился.

— Ну, знаешь! Если из-за каждого букета выходить замуж…

Спорить с ней было бессмысленно. Он либо терялся, либо выходил из себя и только усилием воли сдерживался, чтобы не ударить по ее нарядному лицу. Иногда ему казалось, что она ждет, чтобы он ее ударил. Ей нужно зачем-то, чтобы он оказался негодяем. Ссоры их заходили так далеко, что и вспоминать было тошно. Варя никого не стеснялась, ей было море по колено, когда она злилась, присутствие свидетелей даже как будто вдохновляло ее.

Из-за этих проклятых парикмахерских курсов придется сегодня просить стариков, чтобы они взяли к себе месяца на три Иришку. Мать скажет: хорошо, пожалуйста, раз нужно, чего там, где трое, там и четверо. А отец ничего не скажет, закурит, подвигает желваками, поглядит вверх, в потолок…

Когда они подошли к дому, мать стирала на крыльце, а младший брат Витька — поскребыш — носился за оградой на трехколесном велосипеде.

— Тю! — закричал Витька. — Варюха опять покрасилась!..

Открывая калитку, Анатолий вспомнил, что и на этот раз не захватил им никакого гостинца. Он всегда вспоминал об этом, открывая калитку. Вот свинство. Хоть бы Варе когда-нибудь вскочило в голову. Постоянно получалось, что именно в дни приезда, раза два в месяц, он ходил без денег. Хозяйство у них в городе велось как попало. Иногда приезжала из поселка мать, привозила на милицейском газике мешок картошки со своего огорода, капусту, огурцы. Елена Ивановна вздыхала, глядя на жизнь сына, ее расстраивал беспорядок в доме, она говорила невестке: