– С завтрашнего дня всем на волю, – сказал Савелий. – Но время возвращения вы должны сообщать Эмилю Максимовичу точно. Если вы задержитесь на минуту, он начнет бить тревогу. На этом все.

События не заставили себя ждать, но... по прошествии нескольких дней. Тема «маньяк» всячески поддерживалась в городе, и способствовала этому Варвара. Она брала интервью на улице у прохожих и спрашивала, что они думают по поводу его охоты на девушек.

– Милиция плохо работает, – негодовали одни. – Вот раньше маньяков быстро ловили. А во времена Сталина маньяков вообще не было.

– Потому что маньяки правили, – хихикали другие как бы в ответ на негодование первых.

– Общество болеет, – философствовали третьи. – Только больное общество порождает звериную породу.

– Посмотрите, что творится кругом, – сыпали обвинения четвертые. – Что показывают по телевидению? Секс и насилие, насилие и секс. И еще вы, телевизионщики, убеждаете нас, что это норма. Вы же и впихиваете в сознание насилие, теребите в людях звериные инстинкты.

Варвара брала интервью и в милиции, и в прокуратуре, ей шли навстречу. В общем, «Фактопанорама» выходила каждый день. Варвара устала, похудела, ибо работать ей приходилось с раннего утра до позднего вечера.

Оленька вернулась в больницу, очень удивив завотделением тем, что ушла с высокооплачиваемой работы. Он поинтересовался, какие отношения у нее с мужем. Оленька приподняла брови: о каком муже идет речь? Нет, она не наигрывала, а действительно о нем забыла, посему улыбнулась типично женской улыбкой, означающей, что все в прошлом, а прошлое вычеркнуто из памяти. В сущности, пожилой доктор был доволен ее возвращением – в больнице всегда нужны умелые руки, а далеко не всем охота вкалывать за скромное вознаграждение. Жанна ее встретила как ни в чем не бывало. Да и Оленька уже не сердилась на нее. Подумаешь, бывшему мужу что-то там рассказала, это уже не имело значения. А ведь всего два месяца назад казалось, что жизни наступил конец. Виталька искренне обрадовался, встретив ее в коридоре, обнял жену за плечи и зашептал интимно:

– Оленька! Рад тебя видеть. Где ж ты пропадала?

– На курорте, – улыбнулась она ему все той же загадочной улыбкой, а потом сняла его руку с плеч. – Извини, работа. Потом поговорим.

– Когда? – крикнул он вдогонку. – Давай встретимся после смены?

– Хорошо, хорошо, – отозвалась она. А почему нет? Ведь предстоит решить много вопросов. И Оленька приступила к своим обязанностям, которые очень любила.

Но после смены все не удавалось поговорить – она торопилась к Эмилю, ведь иначе возникнет паника. На вопрос Витальки, где Оленька живет, ответила: «У друзей».

Римма ни за какие коврижки выйти из укрытия не согласилась.

Алена... О, она находилась на пике славы, как альпинист на Джомолунгме. Во всяком случае, так ей казалось. Ей уделяли внимание даже педагоги, правда, почему-то имели при этом жалостливые лица. Впрочем, они действительно жалели девушку, которая едва не погибла под ножом маньяка, выспрашивали подробности. Но самое омерзительное, что и Веньку считали героем, дескать, пострадал парень из-за Алены. Она не поддерживала похвалы в его адрес, но и не возражала. Иногда бурчала под нос:

– Ну, погоди, Венечка. Только выживи, гад. А там я тебе покажу, какой ты герой. Ты меня вовек не забудешь.

Эмиль работал на ниве предпринимательства, Лешка сидел у него в квартире, принимал звонки и записывал время, когда должны прийти девушки.

После убийства домработницы Марины Татьяна Романовна сдала – подкачало сердце. В больнице она лежала недолго, ведь кому-то следовало присматривать за детьми, главным достоянием ее жизни. Сначала заботу о них взяла на себя подруга – это когда «драгоценный» муж сидел в кутузке. А когда его отпустили, Татьяна Романовна потребовала, чтобы и ее выписали. Если уж корова-домработница, некрасивая и необразованная, толстая и глупая, залезла в ее супружескую постель, то подруга тем более способна на подобное. Нет, Татьяна Романовна не собиралась сдавать позиции жены и уступать мужа, которому всячески помогала на протяжении многих лет, посвятив себя семье. Разумеется, он нанес ей страшную обиду, едва не стоившую ей жизни, и прощать его она не намерена. Но ради детей, ради их благополучия она стерпит все – позор, унижение, измену и боль, застрявшую в сердце. Пусть он таскается по девкам, но семью она не позволит разрушить из-за низменных страстей. Но и к себе не подпустит.

Борис Евгеньевич просил прощения, стоял на коленях, клялся, что его попутал бес, что он все понял, осознал... Почему-то люди осознают это «все», что называется, после того, а до того не думают о последствиях. Татьяна Романовна не верила ему. Не верила, что не он убил дуру Марину, однако перед следователями защищала мужа. Есть дети, ради них она обвинит в убийстве кого угодно, но не мужа. Если же ему удастся избежать суда и тюрьмы, это будет лучший дар небес. Теперь она самостоятельно вела хозяйство, спала в комнате для гостей, с мужем не общалась, хотя и готовила ему еду, стирала и гладила вещи. Пусть все останется как раньше, до того, но не более. Она жена, обязана вести дом, а он обязан обеспечивать ее и детей.

Однажды вечером Бориса Евгеньевича не было дома – он позвонил и сообщил, что задерживается на работе. Татьяна Романовна в восемь накормила детей, убрала со стола и сунула посуду в моечную машину. Салфетки и полотенца, кое-какие вещи она отнесла в гладильную, где стоит стиральная машина. Татьяна Романовна присела на корточки и укладывала в барабан вещи, как вдруг, повернувшись за следующей порцией белья, лежавшего на полу рядом с ней, она увидела... туфли.

За тяжелой шторой стояли мужские туфли. Не мужа. Его обувь она знает всю наперечет. Татьяна Романовна положила ладонь на грудь, словно хотела унять скачущее сердце. Там, за занавеской, кто-то стоял, он прятался. Татьяна Романовна подняла глаза выше туфель... безусловно, за шторой стоял человек. Она не задалась вопросом, как и с какой целью в дом пробрался мужчина, – не до того. Первое, о чем подумала, – о детях, о том, что должна их защитить.