— О-о-охъ! Я знаю это, м-ръ Уокеръ, — отвчалъ Іовъ Троттеръ, бросивъ на своего товарища печальный взглядъ, исполненный сердечнаго сокрушенія, — я знаю и скорблю душевно, да только что прикажете мн длать?

— Длать! — воскликнулъ Самъ. — Разсказать обо всемъ содержательниц пансіона и выдать злонамреннаго человка.

— Кто-жъ повритъ моимъ словамъ, м-ръ Уокеръ? Молодую двушку считаютъ, разумется, образцомъ невинности и скромности; она запрется во всемъ, запрется и мой господинъ. Кто повритъ словамъ бднаго слуги? Я потеряю свое мсто, и, вдобавокъ, мн же дадутъ дурной аттестатъ.

— Да, тутъ есть закорючка своего рода, — проговорилъ Самуэль, — вы правы, дружище.

— Совсмъ иное дло, — продолжалъ м-ръ Троттеръ, — если бы мн удалось отыскать какого-нибудь почтеннаго джентльмена, защитника угнетенной невинности, тогда, пожалуй, было бы можно помшать этому нечестивому длу; но и здсь опять своего рода закорючка, м-ръ Уокеръ. Я не знаю никого въ этой глуши, да если-бъ и зналъ, кто опять повритъ моимъ словамъ?

— Баста! — вскричалъ Самуэль, быстро вскочивъ съ мста и схвативъ руку своего новаго друга. — Мой господинъ точь-въ-точь такой джентльменъ, какой вамъ нуженъ.

Черезъ нсколько минутъ м-ръ Іовъ Троттеръ былъ введенъ въ комнату м-ра Пикквика. Самуэль представилъ въ короткихъ словахъ сущность дла.

— Великій Боже! Неужели я долженъ выдать своего собственнаго господина! — воскликнулъ м-ръ Іовъ Троттеръ, приставляя къ своимъ глазамъ розовый платочекъ въ четыре квадратныхъ дюйма.

— Чувствительность этого рода длаетъ вамъ честь, — отвчалъ м-ръ Пикквикъ тономъ искренняго участія, — тмъ не мене, однакожъ, вы должны исполнить свою обязанность.

— О-о-охъ! Вс мы подъ Богомъ ходимъ! — всхлипывалъ Іовъ Троттеръ. — Знаю, сэръ, я, какъ честный человкъ долженъ исполнять свой долгъ; но вы поставьте себя на мое мсто: я ношу платье своего господина, и онъ же даетъ мн насущный хлбъ; онъ мой благодтель, въ нкоторомъ смысл, хотя я знаю, что онъ плутъ.

— Благородная душа! — воскликнулъ растроганный м-ръ Пикквикъ. — Честная натура!

— О-о-охъ!

— Послушайте, любезный, — перебилъ Самуэль, смотрвшій съ нкоторымъ нетерпніемъ на эту слезливую церемонію, — водовозныя телжки хороши въ свое время, но подчасъ, какъ, напримръ, теперь, он ни къ чорту не годятся.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ строгимъ тономъ, — мн очень непріятно видть въ васъ неуваженіе къ благороднымъ чувствамъ этого молодого человка.

— Такъ-то оно такъ, сэръ, — возразилъ Самуэль, — чувства благородныя, нечего сказать, да только я присовтывалъ бы ему припрятать ихъ подальше въ своей груди, a не растрачивать по пустякамъ въ тепленькой водиц, до которой намъ съ вами нтъ ни малйшей нужды. Слезы вдь не то, что стнные часы или паровой котелъ, что кипитъ напропалую, когда кочегаръ подкладываетъ подъ иего горячихъ углей. Вотъ какъ покончите это дло, любезный другъ, ступайте въ кофейную, закурите трубку и плачьте, сколько вашей душеньк угодно; a теперь для васъ всего лучше припрятать въ карманъ этотъ красненькій платочекъ.

— Слуга мой говоритъ правду, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — хотя, быть можетъ, его образъ выраженія слишкомъ грубъ и необтесанъ.

— Ужъ я это и самъ вижу, — сказалъ м-ръ Троттеръ, — что длать, сэръ? Не выдержалъ! Постараюсь укрпиться.

— Очень хорошо, любезный, — отвчалъ м-ръ Пикквикъ, — теперь скажите намъ: гд этотъ пансіонъ?

— За городомъ, сэръ, недалеко отъ заставы: большой каменный домъ.

— Когда-жъ назначено привести въ исполненіе этотъ ужасный планъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ. — Когда онъ увезетъ ее?

— Ночью, сэръ, — отвчалъ Іовъ.

— Ночью! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Сегодня ночью, сэръ, лишь только солнце отвратитъ свои лучи отъ нечестиваго дла. Я просто готовъ съ ума сойти отъ тоски.

— Нужно принять немедленныя мры, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Сейчасъ отправлюсь къ содержательниц пансіона.

— Прошу извинить, сэръ, — сказалъ Іовъ, — но я думаю, что эта мра не годится.

— Отчего?

— Мой господинъ, надобно вамъ доложить, человкъ очень хитрый.

— Знаю.

— Онъ вкрался въ довріе всхъ этихъ леди, и содержательница пансіона безъ ума отъ него. Вы можете ползать передъ нею на колняхъ и божиться, сколько вамъ угодно: она не повритъ ни одному слову, особенно, если не будетъ y васъ другихъ доказательствъ, кром донесенія слуги. Разумется, мой господинъ скажетъ, что я негодяй, котораго онъ собирался прогнать за какую-нибудь вину, — и этого будетъ довольно. Тогда я пропалъ, и вы нисколько не успете въ своемъ намреніи.

— Что-жъ мн длать? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Всего лучше поймать его на мст преступленія: другихъ средствъ я не вижу никакихъ. Старая леди повритъ только своимъ собственнымъ глазамъ.

— Какъ же поймать его на мст преступленія? — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Вдь это, я полагаю, очень трудно. Едва ли мн удастся.

— Не знаю, какъ это объяснить вамъ, сэръ, — сказалъ м-ръ Іовъ Троттеръ посл минутнаго размышленія, — но съ этимъ, пожалуй, было бы легко сладить, еслибъ вы послушались моего совта.

— Говорите.

— Дло, видите ли, получаетъ такой оборотъ: мы подкупили двухъ служанокъ, и он устроили такъ, что сегодня ночью, съ десяти часовъ, м-ръ Фицъ-Маршалъ и я будемъ скрываться въ кухн. Какъ скоро вс эти женщины разбредутся по своимъ постелямъ, мы немедленно должны выйти изъ кухни, и молодая двушка выбжитъ къ намъ изъ своей спальни. Почтовый экипажъ будетъ стоять y воротъ, и тогда — поминай какъ звали.