— Феодосия Николаевна, — сказал Иван Павло-вич, — позвольте вас познакомить. Хорунжий Аничков.

— Какая прелестная лошадь у вас. Она чистокров-ная?

— Да… А вы любите лошадей?

— Ужасно, — по-женски отвечала Фанни. — И как не узнать чистокровной! Все жилки у нее выступили под кожей, и как легко вы нагоняли киргизов.

Аничков ласково потрепал Альмансора по шее.

Отряд входил в ворота поста. В неподвижном возду-хе висел линялый русский флаг, и после оживления, скач-ки, рубки и победы на пустом песчаном дворе, по которо-му мирно бродили куры, пахло буднями.

Да будни и наступали. Надо было составить и, пока не зашло еще солнце, отправить в Джаркент по гелиогра-фу подробное донесение, надо было хоронить убитых киргизов, перевязать раненых казаков, разобраться с плен-ными и добычей, с лошадьми, и всем этим занялись офи-церы с казаками, а Фанни с Царанкой осматривали пегого коня Зарифа, любовались им, сравнивали с Аксаем. Возбуждение ее не проходило, была потребность двигать-ся, говорить, что-либо делать.

Фанни прошла в приемный покой, где фельдшер пе-ревязывал раненых, и стала помогать ему. Раненых было восемь казаков и двадцать киргизов. Один тяжело ранен-ный двумя пулями в живот казак лежал в забытьи с позе-леневшим, уже обострившимся лицом.

— Сейчас и командира починим, барышня Фан-ни, — сказал фельдшер.

— Когда же его ранили? — тревожно спросила Фанни.

— Он не ранен, а только здорово ушиблен. Все тело в синяках. Мы боялись, нет ли поломов костей.

— Ну и что же?

— Ничего, слава Богу.

— Слава Богу.

«И ведь ничем, ничем не показал, что ему больно. Да он герой, этот дядя Ваня», — подумала Фанни и почув-ствовала, как какая-то тяжесть свалилась с ее души.

— Да. Им счастливо вышло. А вот двое так же упа-ли, так поломалась. Один ключицу, другой руку. Теперь придется полежать.

— А тот что? Сидоренко? — кивнула головой Фанни.

— Умрет, — спокойно сказал фельдшер.

Он сказал это страшное слово просто и громко, и оно отдалось до самой глубины сердца Фанни. Она с испугом оглянулась. Ей казалось, что оно таким же страшным громовым ударом должно отдаться и в сердцах всех казаков. Но никто не обратил на это внимания. Перевязанные рассказывали друг другу эпизоды столкновения, беспо-коились о сухарях, о чае, о дележе добычи, будут ли ров-но делить и кольджатским, и тем, что ходили в набег, или кольджатским меньше, а может быть, и ничего не Дадут. Разверстывали добытый скот и лошадей на руб-ли за выкуп и вычитывали, по сколько достанется на каждого. Раненный в живот ничего не слыхал. Он лежал и тихо стонал, беспокойно водя черной грязной рукой по груди.

И Фанни поняла, что они другие люди. С другой ду-шой, с другими понятиями, взглядами, с другого филосо-фией. Может быть, они лучше ее, чище, проще, может быть, хуже, но друг друга они никогда не поймут.

В эту ночь народилась молодая луна. И, когда солн-це начало заходить за горы, она выявилась на небе блед-ная, стыдливая и робкая, тонким серпом с рогами, подня-тыми кверху. А когда стало темнеть, она засеребрилась и стала сиять на синеве неба, точно оглядывая дремав-шую под ней землю. Загорелись волшебными огнями звезды, появился опрокинутый котел семи звезд Большой Медведицы, и над еле видными темной полосой горами Кунгей-Алатау выявилась яркая Полярная звезда. Стало тихо на посту. Угомонились усталые люди, полегли под навесом на коновязи лошади, сильнее зашумела Коль-джатка, и тихая ночь пустыни начала рассказывать веч-ную сказку мира, полную тайн, которую не каждому дано постигнуть и понять.

На веранде, обращенной на восток, был накрыт стол. На столе приветливо горели две свечи в лампионах, шу-мел маленький самовар и было наставлено все, что мож-но было наспех достать и сготовить. Все были голодны. Иван Павлович и Аничков третьи сутки питались чаем да сухарями с салом. Фанни тоже почти ничего не ела. Не до еды ей было.

Иван Павлович медленными глотками допил вторую свою громадную чашку и просительно посмотрел на Фанни.

— Налить еще? — спросила она.

— Да ведь совестно. Написано-то «Пей другую», а это уже третья будет.

— Ну что за счеты.

Но воды в самоваре не оказалось, и позвали Запева-лова, чтобы он снова поставил самовар.

— Ну расскажите же нам подробно, Фанни, о всем, что произошло на посту после моего отъезда, — ласково сказал Иван Павлович.

С края стола сидел Аничков, и Фанни чувствовала на себе пристальный взгляд его зорких глаз, и было ей почему-то неловко. Ей хотелось хвастать, но в присут-ствии Аничкова погасал ее задор, и она начала робко и смущенно:

— Вы уехали… Мне стало так скучно, так обидно. Я так на вас разозлилась, что вы меня не взяли. Казаки скрылись за горами, а я все стояла у ворот и смотрела. Стало темно. Появились звезды. Я хотела идти домой. Но тут я заметила, что у ворот не было казака. Всегда стоял, а теперь нет. Я пошла на пост. Заглянула в казарму. При свете лампочки увидала, что девять казаков крепко спят на нарах. Десятого не было, я сообразила, что он на по-сту, на тропе, на китайской границе, а у ворот никого.

— Ах я, телятина! — воскликнул Иван Павлович. — Учись, Николай! Век живи, век учись, и все-таки умрешь дураком. Ведь если бы не Феодосия Николаевна, — быть бы Кольджатскому посту всему перерезанному.

— Мал гарнизон оставил, — примирительно сказал Аничков.

— Ну, говорите, говорите дальше. Простите, что пе-ребил, — сказал Иван Павлович.

— Да… Ну, я пошла к Царанке. Он возился при ло-шадях. И решили мы караулить по очереди вдвоем. По четыре часа. Я села у ворот и просидела свою смену. Было хорошо. Я чувствовала, что и я нужна и я вам помо-гаю… Первая ночь прошла спокойно… Днем мы просили казаков посматривать в эту сторону, но я, как и обеща-ла вам, никуда не уезжала.